Дмитрий Сафонов - Радио Судьбы

А на самом деле мир – это яблоко на ладони, и простота заключается в его цельности.

Он вытянул руки перед собой и стал осторожно спускаться. Нет, он, конечно, немножко сжульничал – приоткрыл один глаз, чтобы увидеть, куда ставит ногу, но ведь этого никто не заметил, верно? Маленько жульничать можно – иначе никогда не выиграешь. А он должен был выиграть.

Первые три ступеньки он прошел, подглядывая – открывая и тут же закрывая глаза, словно боялся, что его хитрость кто-нибудь заметит. Но потом тело привыкло к однообразным движениям, и он больше не открывал глаза, ведь совсем не обязательно смотреть на свою руку, чтобы погладить живот? Ну, может, кто-то и смотрит, а ему – совсем не обязательно.

Он размеренно спускался по лестнице, не ускоряясь и не замедляясь. И... Он не хотел открывать глаза, зачем надкусывать яблоко? Пусть оно просто лежит на ладони. Этого достаточно.

Вытянутые руки почувствовали холод железа. Точнее, первой его почувствовала правая рука, а левая – немного погодя, когда он подошел чуть ближе. Вторая дверь – он ее видел сверху, когда начинал спуск. Дверь стояла косо, она была приоткрыта.

Ваня подошел к двери вплотную и уперся животом в скобу, бывшую на месте ручки. Прощупал дверной проем и понял... Что он может не пройти. Тогда он взялся за скобу и потянул дверь на себя. Она заскрипела, открываясь. Ваня поднял руку и выставил ее, как щиток, на некотором отдалении от лица – Он опасался задеть за что-нибудь разбитым носом.

Он зашел внутрь подземелья и сразу ощутил холод и сырость, окутавшие плечи, как мокрая простыня. Здесь было тихо... как-то гнетуще тихо, словно потолок медленно опускался... становился все ближе и ближе... ожидая момента, чтобы внезапно наброситься и раздавить мальчика.

Ваня застыл на месте. Первым его желанием было открыть глаза и оглядеться. И с опаской посмотреть на потолок, вдруг он действительно опускается – медленно и бесшумно?

Но... что-то его останавливало. Он знал, что глаза открывать нельзя. Во-первых, потому, что в этом не было никакого смысла, в подвале все равно темно. А во-вторых – именно потому, что темно.

Ведь тогда можно ненароком увидеть горящие в углу бусины глаз... и услышать тихий скрежет острых зубов... но лучше этого не видеть и не слышать.

Лучше не переходить из темноты во ТЬМУ: можно не вернуться.

Он широко развел руки, словно делал утреннюю гимнастику, и обнаружил, что кончики пальцев коснулись стен. Он медленно свел руки перед собой и обхватил пустоту. Значит, надо было двигаться вперед.

Он пошел вперед, далеко выставляя перед собой ногу, как канатоходец – нащупывая натянутый канат, руки на всякий случай держал перед собой – нос по-прежнему был его самым уязвимым местом. Из него продолжала идти кровь, время от времени Ваня громко фыркал, как собака, которой дуют в морду, и тогда горячие соленые капли с металлическим привкусом срывались с губ и улетали в темноту.

Сердце гулко стучало в груди, как загнанный зверь, но Ваня был только рад: этот стук заглушал все прочие звуки. Или – их не было, этих ДРУГИХ звуков? Наверное, не было, но ему казалось, что он ЧУВСТВУЕТ слабые шорохи и тихое шипение, сжимавшиеся вокруг него в тугое кольцо.

Если бы... Если бы можно было закрыть не только глаза, но и уши... Если бы можно было уснуть и ничего не видеть, кроме божьей коровки, ползущей по лезвию травы... Если бы можно было не идти по этой...

«...дороге, с которой нельзя сворачивать... потому что, кроме него, быть может, больше и НЕКОМУ ее пройти...»

Он пошел дальше.

Под ногой что-то хрустнуло, ему показалось, что этот звук напоминает хруст маленьких косточек, ему даже послышался короткий отрывистый визг, который разрезал тишину, словно бритвой, и тут же затих.

Ваня стоял и боялся убрать ногу, ведь... Если это было ТО, что он подумал, убирать ногу опасно: вдруг ОНА еще живая? Вдруг она только и ждет момента, чтобы вцепиться в него острыми зубами? Тогда... Тогда надо перенести на ногу всю тяжесть тела и окончательно РАЗДАВИТЬ... Но этого он тоже не мог сделать. Нет, это было невозможно.

Ваня почувствовал, что угодил в капкан. Он не мог сдвинуться ни на шаг. Так и стоял, боясь пошевелиться. Через толстую подошву летних разношенных сандалий он ощущал противную мягкую липкость. И, казалось, с каждой секундой подошва становилась все тоньше и тоньше, еще немного, и он почувствует ЭТО босой ступней.

Мальчик всхлипнул. Если бы рядом был папа... Или Сержик...

Папа или Сержик... Но не мама. Нет, мама сейчас не смогла бы ему помочь, наоборот, ее саму пришлось бы долго успокаивать, ведь мама – женщина, а женщины нуждаются в защите...