Грег Иган - Карантин

Когда я наконец умолкаю, женщина говорит: «Хорошо», но не мне, а охраннику. Тот убирает пистолет от моего виска, но не поднимает меня из кресла, и я вдруг понимаю, что сейчас произойдет. На краткий миг меня охватывает ярость – то без сознания, то с завязанными глазами, да как же тут хоть что-нибудь узнаешь! – но «Н3» быстро гасит эту непродуктивную вспышку эмоций.

Игла входит в вену, препарат попадает в кровь. Я не пытаюсь с ним бороться – смысла нет.

Я просыпаюсь в постели. На мне нет даже наручников. Оглядываюсь вокруг. Я в маленькой, почти пустой квартире. Мужчина, которого я раньше не видел, сидит в углу комнаты, держа руку с пистолетом на колене. Судя по звукам, доносящимся с улицы, мы примерно на пятнадцатом – двадцатом этаже. Шестое января, семь часов сорок семь минут.

Я встаю, иду в ванную. Охранник не пытается меня остановить. В ванной – унитаз, раковина, душ, тридцатисантиметровое окошко с непрозрачным стеклом, вдвое меньших размеров решетка вентиляции на потолке. Помочившись, я мою руки и лицо. Не выключая воду, быстро обыскиваю помещение, но не нахожу ничего, что могло бы хоть как-то пригодиться в качестве оружия.

Квартира состоит из одной комнаты, угол занимает кухня. Небольшой холодильник выключен, дверца его приоткрыта. Микроволновая печь и плита встроены в стол. Над раковиной окно, его закрывают жалюзи. Я направляюсь к кухне, но охранник говорит:

– Тебе там ничего не нужно. Завтрак скоро принесут.

Я киваю и возвращаюсь к кровати, прохаживаюсь возле нее, разминая затекшие мускулы.

Вскоре другой мужчина приносит коробку, набитую всевозможной готовой едой, и кофе. Я ем, сидя на кровати. Охранник не хочет составить мне компанию и игнорирует мои попытки завязать разговор. Его глаза двигаются только вслед за мной, и иногда кажется, что он просто оцепенел, но я точно знаю, что на самом деле он начеку. Я хорошо помню свои двенадцатичасовые бдения в таком же состоянии. Если уж мод обеспечивает бдительность, то человек в принципе не способен ее ослабить. Скука, нетерпение, посторонние мысли становятся физически невозможными. Без настройки я могу острить по поводу зомби, но находясь под настройкой, я твердо убежден, что истинная сила нейротехнологии не в создании экзотических состояний сознания, но в усилении сознательного акта выбора и абсолютной концентрации на главном.

Я уже жду, что после еды меня снова усыпят, но этого не происходит. Пользуясь случаем, я ложусь на кровать и гляжу в потолок с видом образцового заключенного, демонстрируя полную ненужность какого-либо принуждения. Я не намерен причинять своим тюремщикам ни малейшего беспокойства, пока шансы на успех так ничтожно малы.

А если они никогда не станут больше?

Что будет, если я не сумею бежать?

Во многих отношениях самым простым выходом для них было бы убить меня. Но каковы альтернативы? Предположим, просто так, для забавы, что допрашивавшая меня женщина подразумевала что-то конкретное, говоря о «милосердии». Что она могла иметь в виду?

Возможно, стирание памяти, причем грубое. Если МБР не хочет тратить круглую сумму на картирование моего мозга ради поиска нужной им информации, этого тем более не будут делать ради сохранения целостности моей личности. В процессе эволюции человеческой памяти не требовалось вырабатывать механизм удобного стирания информации. Чтобы исключить из памяти заданный набор сведений, не затронув больше ничего, требуется проведение колоссального объема расчетов. Единственный дешевый, но эффективный вариант – пройтись бульдозером.

Итак (в порядке убывания вероятности), они могут убить меня, стереть мою память, отпустить. Как изменить ситуацию в свою пользу? Есть ли надежда найти (или изобрести) причины, по которым моим тюремщикам следует оставить меня целым и невредимым? Ведь я так и не знаю, кто они и чем занимаются, да и вряд ли узнаю, если у меня по-прежнему не будет возможности собирать информацию.

Снимки Culex'a все еще у меня в голове. Я снова просматриваю их, один за другим, надеясь на то, что мог не заметить что-нибудь важное. На экранах рабочих станций полно информации, но я не очень-то разбираюсь в цепочках ДНК, моделях белков и нейронных картах. Я могу прочитать их, как ребенок способен прочитать все буквы даже в самой трудной книге, но нет ни малейшей надежды, что я сумею распознать изображенные на экранах структуры, не говоря уже о разгадке возможного направления исследований.