Александр Щербаков - Кукушонок

Я понял, что слова от него не дождусь, пока сам не заговорю. Что-то мешало мне просто попросить лерку, и я промямлил, что надо, мол, поговорить.

- Ну, говори, - отозвался он, волоча в сторону очередной полукубометр металла.

С собой у него наверняка не было лерки, а я во что бы то ни стало должен был к ней приблизиться, у меня перед глазами маячил слесарный патронташ на стенке его пещеры, я прямо-таки зрачки царапал о гнездо, где лежит себе, почивает эта чертова лерка! Там, рядом с ней, он мне не откажет, а здесь - откажет. И я сказал:

- Здесь не буду. Поехали к тебе.

- Время нет, - ответил он.

- Дело есть, - спел я ариозо змия-искусителя.

Спел и замолк. Не знал, что дальше петь.

И надо же: победило мое молчание!

Мазепп закрепил товар, примкнул жало "Марс-Эрликона" к блоку питания и, пятясь задом, чтобы фалы собрались у него в заспинные гармошки, поплыл из карьера. Я последовал за ним, лихорадочно придумывая, о каком таком деле собираюсь говорить.

- Ну? - спросил он, когда мы забрались в его пещеру.

По случаю жары он был в одной маечке, громадный, жирный, весь до пупа в веснушках. Он высился надо мной, как гора.

Я шарил глазами по стенкам. Вот здесь мне колдовался слесарный патронташ. Колдовался, да не выколдовался: на стенке было пусто.

- Ты тут на астероиде давно? Как его нашли? - спросил я, оттягивая время, все еще не придумав, о чем говорить.

- Тебе что за какао? - незлобно ответил Мазепп.

Его надо было сразить наповал, и я выпалил:

- Ему томографию делали? Ты делал?

- Чи-иво? - изумился он.

- Томографию. Ну, просвечивали его? Смотрели, что внутри?

Я прекрасно знал, что не смотрели. Откуда у старателей взяться такому оборудованию?

- Кончай темнить, - сказал он.

- Значит, не делали. Так? - непокорно продолжал я. - А я сделал. У меня прибор для этого есть.

- Врешь! - каким-то новым голосом ответил Мазепп. Какой старатель не накололся бы на этакий разговор!

- Дурак! - вел я.

- Золото? - выдохнул он чуть ли не вместе с душой. Он был у меня на крючке. Господи, как мне легко стало. Но крючок надо вонзить понадежней.

- Астероид нерегистрированный, - сказал я. - Я и сам мог бы его заявить, ты понял? Но я в этом деле пацан. Только грыжу наживу огнестрельную, и с приветом. При надежном человеке мне и доли хватило бы.

- Сколько? - спросил он.

- Я не жадный. Сам назначь, чтоб между нами чисто было. Ты понял?

- Это смотря какой товар, - опомнился он и повторил: - Смотря какой товар. По мне, и этот в жилу.

- Есть и получше, - возразил я.

- Ну! Говори.

- А не обманешь?

- Слушай, ты, - ответил он. - Говорю, что не обману, а там как хочешь, верь - не верь. Клейма на честность мне в аптеке не ставили. Однако соображай сам: был бы я прохиндей, тут бы не горбатил. Сечешь?

Я помолчал и ответил:

- Солома.

На жаргоне Пояса это означало, что меня убедили.

- Ну так что? - впился он в меня рыжими глазенками. - Золото?

- Нет, - ответил я. - Уран. Все печенки у него урановые.

Почему всплыло у меня про уран, понятия не имею. Наверное, потому что с детства слышал: "Уран! Мало урана! Нет ничего дороже урана! Уран - сердце энергетики, уран - средство овладения богатствами Вселенной!". Ну и подумал, что уран-то подороже вольфрама будет. И не ошибся. Мазеппа под потолок болтнуло от этой новости.

- Быть не может, чтоб уран!

- Пальцам не щупал, - говорю. - А приборы показывают.

- Приборы, приборы. Врут твои приборы!

- Может, и врут, - гордо говорю я. - А может, и не врут.

- Врут! - кричит Мазепп. - Вон у меня счетчик Гейгера есть. Я точно знаю, что он работает. Я ему верю. А он что? А он молчит. А будь здесь уран, он захаживался бы! Во!

Умница Мазепп. Опростоволосился я. Не умеешь врать - не берись. Что ж теперь делать-то?

- Да он снулый, - ляпнул я первое, что пришло на ум.

- Как это "снулый"? - ошарашенно спросил Мазепп, и тут у меня в глазах потемнело от вдохновения.

И понесло меня. Я врал отчаянно и красиво. Я объяснил Мазеппу, что сам по себе атом урана вовсе не радиоактивен, а вполне устойчив. Так же, как и атом любой железяки. Лишь когда он попадает под мощный поток нейтрино, то под их мелкими частыми ударами ядро расшатывается, начинает ходить ходуном и в нем начинаются процессы, которые мы называем естественной радиоактивностью. Если взять, скажем, кусок земного возбужденного урана и отнести его подальше от Солнца, на световой год или два, то там не будет нейтрино высоких энергий и за сто тысяч лет колебательные процессы в нашем уране затухнут. Он станет снулым. Но стоит доставить его обратно, то есть сунуть под солнечные потоки нейтрино, он опять проснется и станет привычным для нас радиоактивным ураном. Если, конечно, не спрятать его в нейтринонепроницаемый футляр. Очень может быть, что здешний вольфрам-рений именно таким футляром и является. И следовательно...