Александр Щербаков - Пах антилопы

- Эпилятор ножной, щипковый... - На плоское суровое лицо Кожамкулова выбежала улыбка и сразу же спряталась. - Знаете, как они на казахский перевели слово "эпилятор"? Артык шаштарды жулгыш - выдергива тель женских волос.

Подождав, пока я запишу первую фразу, Талгат Ниматович продолжил:

- Эффективно удаляет волосы с поверхности голени. Производитель ность (при средней волосистости) двенадцать квадратных сантиметров в минуту, мощность сто ватт. Внимание! Не применять для выщипывания бровей и лобкового волоса...

- А как по-казахски "лобок"? - прервал вдруг Ваганетов ровное течение перевода. Лицо его светилось нутряным подростковым любопытством, удовлетворить которое - долг каждого взрослого мужчины. Но Кожамкулов не то что ответом - взглядом не удостоил приятеля.

- Автомат татуировочный, трехкрасочный, с анестезирующей насадкой...

На удивление споро у нас продвигалось дело. Казах обладал феноменальным даром прямо с листа выдавать правильно построенные фразы, так что с ними ничего и делать не надо было - знай записывай. Приходилось даже его останавливать - рука не поспевала. Управились мы со всеми героями будущего ролика в какие-нибудь полчаса.

- Может, чаю? - Было немного совестно, что я поначалу сухо принял столь полезного человека, а то бы я их, конечно, задерживать не стал и сразу сел творить. Кожамкулов как будто читал мои мысли. Он отрицательно повел головой и поднялся со стула. Ваганетов же, напротив, идеей чая вдохновился:

- Талгат Ниматович, куда спешим-то? На чай мы с вами, чай, заработали.

Нельзя было не восхититься его лексической виртуозностью, однако намек, высунувший мордочку из этой фразы, меня слегка напугал. Можно было и так его понять, что с переводчиком должен расплачиваться я, а не Эльвира. Сразу в голове завертелась разная шкурная арифметика, и чуткий казах, понятное дело, вскипел. Полоснув нас из своих смотровых щелей узким пучком ненависти, он, не разжимая зубов, прохрипел:

- Не мы, ты заработал! Ты, Ваганетов! Кожамкулова здесь не было!

В сухих и маленьких всегда много страсти. Метнув молнию в Ваганетова, переводчик не прямо, а по какой-то яростной ломаной ринулся к двери, но покинуть комнату не смог. Его остановила хозяйка дома, которая в этот момент, открыв из коридора ногой дверь, вплыла в комнату с подносом, украшенным бутылкой водки и еще чем-то сопутствующим.

- Направо вторая дверь, верхний выключатель, - проинструктирова ла она Кожамкулова чисто автоматически, потому что у нас в квартире по типу двери нельзя определить тип помещения.

Гость застыл, не зная, как реагировать, и гнев, который промедления не терпит, от него отлетел.

- Хи-хи, - запел кто-то тенорком внутри его сухонькой фигурки, хи-хи-хи.

Звук быстро достиг такого уровня, что увлек за собой все тело. Последним к общему веселью присоединилось лицо - оно вдруг, как река, разом вскрылось, обнаружив замечательную искристость. Особенно много света разбрасывали зубы - ровнехонькие, какие только у тех бывают, кто рос рядом с лошадьми.

- Талгат Ниматович, ты теперь все тут знаешь, свой человек, - натужно пошутил Ваганетов. Он ужас как напугался, когда Кожамкулов вспылил. - Счас хозяйке поможем. - И стал сгребать бумаги со стола. Множественное число сделало казаха участником уборки, хотя сам он ничего не делал, а продолжал по инерции смеяться. Даже специально смех продлевал, потому что еще не решил: дальше обижаться или смилостивиться и сесть за стол. Жена на детях научилась такие вещи тонко чувствовать.

- Если нетрудно, откройте, пожалуйста, шпроты.

Она подала гостю консервный нож. Тот взял не сразу, а предваритель но убедившись, что на наших лицах нет и тени улыбки. Зато уж когда взял, то действовать стал по-хозяйски. Положил под банку салфетку, наш консервный нож забраковал, вынул из кармана свой, перочинный, в чехольчике, с богатейшим набором лезвий, и в два счета справился с толстенной, еще советской раскатки жестью.

- Спасибо вам большое, а то для меня это такое всегда мучение, скокетничала жена. - Саша нас даже не познакомил.

И, назвавшись, протянула Кожамкулову руку. Однако этот человек так к миру настороженно относился, что почти не делал автоматических движений, обязательно мгновение думал. У него даже пластика была какая-то странная кукольная, прерывистая. Но, взявшись все-таки за руку, он не просто ее пожал, а торжественно поцеловал, и так галантно, как это уже никто, кроме пожилых театральных администраторов, делать не умеет.