Владимир Щербаков - Асгард - город богов (история открытия)

Главное для меня было заключено в целлофановом конверте штурмана. Понимал ли это Василий Макарович, человек начитанный, удивительно самостоятельный, дошедший своим умом до многого и многого из того, что может дать современное образование? Откровенно говоря, я не решился бы тогда говорить на эту тему ни с кем, кроме него.

- Василий Макарович, вы ведь сразу переписали текст и даже разобрали те места, которые пострадали от влаги, значит, это показалось вам правдой?

- Не обязательно... - прогудел он, подумав. Говорил он с выговором на "о", но передать на письме это трудно. - Я был намного, намного моложе, мне было наверное, столько, сколько тебе сейчас. И память об этих летчиках... память. Они годились бы мне в сыновья, я был почти молод, но не очень - сорок лет. Эти ребята, летчики, водившие "дугласы" на запад, видели то, что не видел я, мне самому попасть на фронт не довелось, из-за возраста, из-за работы на прииске, которая считалась тогда не менее важной, чем окопы. Все это... память о них я оставил у себя, переписал текст, поправил его кое-где, потом иногда перечитывал. Документы же их мы выслали близким - и это было нелегко, выводить их адреса на конверте.

- А потом?

- Что потом? Потом жизнь, лесное житье-бытье... охота, рыбалка, ягоды. Поселок ты помнишь небось. Это сейчас я в городе, стар стал по сугробам на лыжах бегать. Да и в поселке сейчас, как в городе, неинтересно таежному человеку. Близ реки, поди, видал во время своей поездки - горы гальки, бульдозеры нарыли. Всю долину прошли по разу, потом по второму. Пески промывают. Пейзаж, как на Марсе, жизни там уже нет. То золотишко, что раньше не брали, сейчас как раз под стать. мне скоро семьдесят семь вот...

- Но вспоминали про летчиков?

- А как же!

- Ну а... - я замялся, опять на языке вертелся вопрос о пакете.

Нет, нельзя понять настроение другого человека, не побывав, так сказать, в его шкуре. Нельзя, к сожалению. И тут ничего не поделаешь.

Я учился, работал в столице. Василий Макарович с его лесной жизнью оставался очень далеко. И пакет тоже. Все воспринималось как фантастическая история. Или это я был таким легкомысленным? Как это проверить? И я снова задаю вопросы.

У него синие холодные глаза, косматые брови, белая окладистая борода. Говорит медленно, правильно. Порой не говорит - изрекает. Ему веришь. Даже сейчас, в приморском городе с театром, неплохими столовыми, кафе, современными домами, телевышкой, Институтом проблем Севера, человек этот ходит в унтах, волчьей шапке, в единственной его комнате, как встарь, на стенах развешаны сухие пучки трав, вырезанные из дерева фигурки, чучела местных птиц с белой совой во главе. Напротив меня - шаманский бубен, подарок якутского друга.

Текст в пакете оглашен по радио - свидетельство самих инопланетян.

Штурман Никольский тогда был еще мальчиком, и жил он в небольшом городке под Смоленском. Радио тогда было редкостью, хотя детекторные приемники и трансляция уже не удивляли. Какая у нас с Василием Макаровичем общая мысль? Вот какая: пакет - из Америки, Никольский записал там этот текст с чьих-то слов или переписал его с английского оригинала и перевел. Где оригинал? Никто не знает о нем. Я пробовал наводить справки: результата пока нет.

Читать и перечитывать без внутреннего содрогания это нельзя, если понял текст, если веришь записи, если... много "если", но делу это не помогает. Это та грань, на которой человек склонен отказаться от логики и доводов, забыть, что был Коперник, что Бруно готов был бы, наверное, вторично сгореть на костре - за одно лишь право защитить это обращение, если бы оно стало ему известно каким-нибудь образом. Итак, это обращение было передано по радио. Но это не серии радиосигналов, пойманные Карлом Штёрмером, которые так нашумели примерно в то же время. Нет, это не импульсы, которые надлежит расшифровать, а прямая передача. На английском, русском и еще двух языках. Когда я был юн, то относился к этому с нигилизмом юности. Даже непонятно, как это миновало главные центры моего сознания. Доказательства подлинности логичны, и я много раз корил себя за легкомыслие.

А Василий Макарович?.. Нет, у него не было этих доказательств. Было чувство долга: он сохранил эту память о штурмане Никольском, о наших летчиках, делавших невозможное, немыслимое дело - перегонявших самолеты на фронт через весь Азиатский материк в его самой недоступной части.

* * *

Я зашел к нему тогда рано утром. Из окна его комнаты я видел залитый солнцем город, спускавшийся к морю, к бухте. Дома здесь старые, много деревянных, улицы первозданные, еще со времен репрессий, а также пионеров и первопроходцев. Одно из моих любимых занятий - метаистория, как я это называю. Так вот, согласно моим метаисторическим розыскам, русы на Днепр пришли из Фракии несколькими волнами: одна из волн - после походов Александра Македонского, тогда же часть галлов ушла на территорию современной Франции; другая волна - после начала экспансии Рима во Фракии и на Дунае. Связь событий давних и недавних я выразил так: