Дмитрий Щербинин - Ковер

- Могу!

Мальчик с удивлением уставился на Михаила, и даже слезы прекратились:

- Как же?

Он пожал плечами и тут же торопливо добавил:

- Но ты послушай: я ведь знаю эту ведьму. Как ты сказал - Брохауру?.. Понимаешь ли - мне до нее так или иначе надо добраться. Метлу ее похитить...

- Метлу похитить... - вторя ему, прошептал мальчик.

- Да-да - именно так. Хорошо, что ты мне попался. Я же в этом городе совсем ничего не знаю. Так вот - ты мне должен указать мне дорогу.

- К ведьме провести? - и тут по щекам мальчика вновь покатились слезы. ...Меня ведь и так и так поймают, к ней отведут. Я то думал, вы... Я то думал, хоть немного погуляю напоследок, а вы меня и этого лишаете - сразу к ней ведете!

- Подожди, подожди - не горячись. Ты мне только дорогу укажи, ну а там уж я сам что-нибудь придумаю. Непременно что-нибудь придумаю. Должен что-нибудь придумать.

Мальчик тяжело, совсем не по детски вздохнул и закрыл свое личико ладошками. Некоторое время просидел так, затем же поднялся, и внимательно взглянул на Виталия - молвил раздумчиво:

- Вы великий герой, или полный безумец - никто еще кроме Атука жестокого и его слуг не ходил по доброй воле к Брохауре - не родилось еще такого богатыря или волшебника, который мог бы с нею совладать. Ну, пойдемте-пойдемте...

Мальчик пошел по пустынной улице над которой возвышались мрачные, пугающие громады средневековых небоскребов, шел он так быстро, что Михаилу приходилось прикладывать весьма не малые усилия, чтобы не отставать от него. И он испытывал некоторое облегчение, что вот с ним рядом идет этот мальчик он чувствовал, что если бы шел один, то ему было бы намного более страшно, все было бы таинственное, зловещее - так же он мог спросить обо всем у жителя этого престранного города.

Так и не попалась им навстречу ни одного человека. Ветер налетал порывами, начинал протяжно завывать по сторонам и над головою. В каждом порыве ветра неслись потемневшие, иссохшие листья - иногда они рассыпались в прах, и прах этот продолжал кружить; порою складывался в некие неясные образы. Несколько раз Михаил вздрагивал, один раз едва сдержал крик ужаса он услышал что-то за спиною, обернулся и показалось ему, будто сам пес Брунир несется за ним - вот распахнулась черная пасть, вот раздался яростный вопль, и... на него налетел, на несколько мгновений ослепил особо сильный вихрь; дыхнул иссушенным жарким дыханием, пронесся мириадами мертвых крапинок - жалобно стеная, дальше по улице унесся. И еще некоторое время Михаил не мог унять дрожь. Стоял на месте, глядел вслед унесшемуся. Потом спросил:

- Что же с этим ведьминым псом?.. - сначала он хотел спросить не "псом", а "Бруниром", но так и не решился; показалось ему, что если он так спросит, так непременно жуткое это создание окажется рядом.

Мальчик же отвечал:

- Обжегся он о свет звездный, многие силы потерял...

- Так значит не погиб?

- Да нет - что вы. Если бы все так легко было... - мальчик вздохнул. Повалился он где-то за полями, в лесах темных. Это нам поля никогда не пройти, а ему ничего не стоит. В лесах темных он быстро оклемается - попьет из тех источников, что бьют из под корней кровавых елей, да и заявится к своей хозяйке. Она потому у нас и остановилась, чтобы подождать своего любимчика. Ну, и нами детьми подкрепиться...

- И когда же этот... пес может сюда нагрянуть?

- Да кто его знает. В любую минуту может. Вот бы хорошо было, если бы он сейчас же прибежал - так бы, глядишь, ведьма и улетела бы, никого не съем...

- Н-да, н-да... - пробормотал Михаил, оглядываясь назад на темную улицу.

Там, позади, вновь несся лиственный вихрь - вот уже пролетел, обдав тоскливым шелестом. Тогда Михаилу стало жутко - он осознавал, что очень уж много боится в последнее время, что это очень плохо, постыдно, но ничего не мог с собою поделать. Ужас его был так велик, что некоторое время он даже и пошевелиться не мог, но все то смотрел на пустынную эту улицу, на видящийся еще кусочек пожухшего поля, и все-то казалось ему, что сейчас вот покажется там Брунир, в несколько многометровых, стремительных прыжков настигнет его и поглотит. И вот он, жаждя удостовериться не слышно ли топота, припал ухом к мостовой.

И он действительно услышал топот, и застонал, и заскрежетал зубами. И лишь прислушиваясь дальше понял, что это не топот, что это пульс, словно бы под этими камнями билось сердце, словно бы в этой тверди, по которой он ступал ногами вытягивались жилы - он даже почувствовал тепло от них исходящее. Он медленно повернулся к мальчику, лицо которого стало еще более бледным, прямо-таки уже восковым и который снова плакал. Михаил спросил у него: