Дмитрий Щербинин - Парящий

- Да, да, я согласен... - тихим, сдавленным голосом проговорил Ваня, просто потому, что не мог отказать этому прекрасному потоку из слов, потому что при всех своих разумных убеждениях, он не мог отказаться от любви к Лене. Любовью этой руководствовала его жаркая кровь. В заключительной части разговора они договорились, что встретятся через два часа в Димином городе, договорились и о месте.

- Так когда же буря будет? - спрашивал Дима.

- Сегодня ночью - ну, ничего - ты только помни - мы все будем вместе...

Хотя до того места, где условленна была их встреча, было не более десяти минут ходу, Ваня вышел из дому, сразу же по окончании своего с Леной разговора. Он не мог оставаться на месте, и при этом чувствовал, что ему сейчас нужен только покой и покой, что, несмотря на, что тело его двигается спокойно, как оно и должно было бы двигаться у здорового человека - в нем засела болезнь, и в любое мгновенье могла неожиданно вырваться, даже и обмороком его свалить; и по дороге, не замечая ничего, что происходит вокруг, он приговаривал, бормотал:

- Зачем же ты опять про бурю стал спрашивать?.. А-а, понимаю - решил, значит, вознестись в бурю, нестись там среди темных валов, среди сверкающих молний, наперекор всему. Ну, а попросту - ты погеройствовать решил. Да, конечно - как это поэтично: прорваться среди тех неистовых порывов, звать бабушку, чтобы она помогла тебе добраться до самого райского сада, потому что этот мир тебе опостылел. Как же все это подло, эгоистично, и, ведь, я уже говорил себе об этом, уже убеждал себя... И что же - зачем же опять к былому возвращаюсь?! Я же клятву себе давал, что и думать о такой подлости больше не посмею. Что ж - к чему же была эта твоя клятва? Что ж твои клятвы стоят, если ты их так легко, под наплывом страстей разрушаешь? Нет - вся беда твоя, Ваня, что ты через чур страстный. Вот сейчас ты принял правильное решение... Поклянись, что хоть до следующего утра будешь держать себя в руках... Все - клянусь...

Тут он почувствовал, что кто-то пристально на него смотрит; вот поднял взор, и обнаружил, что - это та самая женщина, которая накануне, когда он спешил на свидание с Леной, видела, как он нетерпеливо, прямо в городе взмыл в воздух. Теперь она глядела на него и с испугом, и с недоверием. Это была полная женщина, с лоснящимся от пота, почти плоским лицом. Ваня остановился, она же тогда вздрогнула, отступила назад, стала высматривать , кто бы ей, в случае надобности, мог помочь. А вот Ваня сразу понял, что она какая-то несчастная, задавленная бытом хозяйка, что есть у нее какой-то привычный, изо дня в день повторяющийся круг обязанностей и забот, которые вовсе и не ужасают ее, к которому она настолько привыкла, что и не замечает их; так же как и не замечает, что жизнь ее утратила какой-либо смысл, но живет она автоматически; что это, виденное вчера, стало для нее блесткой среди однообразных, гнилостных лет. Она и боялась Вани, и смутно хотела, чтобы вновь это чудо повторилось. И вот тогда Ваня усмехнулся зло, и, поддавшись чувству, порыву мгновенному, бросился в воздух. Сейчас ему было безразлично, что за ним, быть может, смотрят и иные люди - на несколько мгновений, все, кроме желания вывести эту толстушку из оцепенения, стало для него безразличным. Он сделал несколько сильных движений руками, поднялся над крышей стоявшего поблизости дома, но тут же и развернулся, опустился на прежнем месте, поблизости от нее. Женщина бормотала что-то несвязное. Ваня хотел было сказать что-то про радость полетов, даже и шаг к ней сделал, но она тут же стала пятится, рот раскрыла и вот-вот должен был сорваться крик. Тогда Ваня развернулся и зашагал прочь, к тому месту, где назначена была встреча. Это была довольно большая поляна в их городском парке, которая в этот день пустовала, и о которой знал один из институтских приятелей, который как-то по какому-то делу был в их городе. До встречи оставалось еще полтора часа, и Ваня, не зная, что делать, повалился в траву, и смотрел в небо. Время близилось к полудню, и, как всегда бывает перед ненастьями, сильно парило. Итак, кожа его нагревалась, а из глубин безудержно поднимались волны нестерпимого хлада. Ваня закрыл глаза, и...

Он пролежал в совершенном беспамятстве, пока на лоб его не легла ладошка Лена. Какая же это была нежная, теплая ладошка; какое же блаженное, неизъяснимое чувствие разлилось от нее, и по всему его телу. Он, человек замкнутый, необщительный, никогда не знал девичьей ласки, а потому это пробужденье показалось ему верхом блаженства; нежный, ласковый Ленин лик окружала аура света, и думалось Ване, что он уж и впрямь попал в блаженную, райскую землю. И когда она заговорила своим чудесным, родниковым голосом, он не понимал смысл ее слов, но слушал их, как прекраснейшую музыку из всех, каких только доводилось ему слышать. И вновь ему показалось, что ничего невозможного нет, и что они, окруженные любовью, познают все тайны космоса. Он смотрел в ее очи, и вспоминалась та изумрудная, несомненно хранящая миллиарды миров око-галактика. Однако, это недолгое блаженство было разрушено в то мгновенье, когда рядом раздался сильный Димин голос: