Михаил Щукин - Морок

Влетели в кабинет запыхавшиеся санитары.

- Ну вот, - сказал им Бергов, - и никакой мистики. Отвезите в дурдом.

Периметр лишенческого лагеря озарялся в темноте вспышками сварочных аппаратов. Искрили электроды, плавя железо, на оранжевых робах твердозаданцев и на серых стенах корпусов вздрагивали мгновенные синеватые отблески, бритвенно режущие по глазам.

Ухали пневматические молоты, загоняли в стылую землю черные швеллеры, к которым тут же приваривали звенья железной ограды. Техники нагнали вдосталь, решеток и швеллеров - в избытке. Твердозаданцы суетились, как угорелые. К полуночи лагерь полностью огородили, и теперь из него оставалось только два выхода: один, широкий, для машин, и другой, узкий, для людей. На оба выхода твердозаданцы навесили металлические ворота.

Начальник лагеря обходил в это время ячейку за ячейкой и зачитывал вслух постановление муниципального совета, в котором говорилось:

"В целях сохранения здоровья населения и по его многочисленным просьбам, учитывая, что сбежавшие из лагеря лишенцы являются разносчиками вируса, решено возвести вокруг места проживания граждан лишенцев ограждение. Предупредить персонально каждого гражданина лишенца, что самовольное преодоление ограждения связано с угрозой для жизни. С данным постановлением ознакомлен и подписываюсь".

Прочитав, начальник лагеря раскрыл толстую тетрадь, и каждый лишенец ставил свою подпись. Многие из них, напуганные убийствами в городе, торопились еще и устно заверить начальника, что больше они из лагеря - ни ногой. Тот улыбался, хвалил за послушание и переходил в следующую ячейку. "Надо было давно эту "Вспышку" провернуть. Вирус, конечно, для дураков, я понимаю. Но гениально. Надо же - сутки с небольшим и порядок. До чего же послушные стали, глядеть любо-дорого". От этих мыслей начальник лагеря веселел и торопился закончить обход, чтобы скорее вернуться в свой кабинет, принять ванну и досыта выспаться. Ткнул очередную дверь и поперхнулся - перед ним стояли в нижнем белье Петро и Фрося. Узнал он их сразу, да и как не узнать, если от одного вида милой пары больная печень вздувалась, как с перепоя. Помедлил, оглядывая их, прочитал постановление и положил тетрадь на стол.

- Распишитесь. Теперь, надеюсь, вы никуда не побежите?

Петро почесал лохматый затылок, расстегнул ворот рубахи и другой рукой почесал волосатую грудь. Прищурился.

- А если не распишусь? Мне что? Без каши оставят?

- Думаю, в твоих интересах расписаться, а...

- А раз в моих, то и не буду подписываться. Не буду!

Начальник слегка ошалел. Один-единственный на весь лагерь отыскался! Да что за люди! Все наперекосяк! Сунулся к Фросе и подал ей авторучку.

- Ты же умней его, распишись.

Фрося повертела в руках авторучку, положила ее на стол, на два шага отступила и по-девичьи потупила глазки:

- Да вы что, гражданин начальник, я же баба, как я умней своего мужика могу быть. Я глупей его. Он-то хозяин, а я... Не-е-т, не буду, не подписуюсь.

"Чего я перед ними бисер рассыпаю? Пусть тешатся. Два отказа - это даже закономерно, исключения должны быть". А вслух он сказал:

- Все-таки лазить через забор не советую - смертельно.

Он вышел, прикрыл за собой дверь, а Фрося не удержалась и вслед ему показала язык.

- Брось, - пристыдил ее Петро. - Дурочка, что ли, язык показывать. Ну-ка, приберись.

Фрося, как всегда, послушалась его и скромно потупилась. Но тут же и вскинулась, уцепилась за рукав мужниной рубахи.

- Петь, а если правда - смертельная угроза? Как мы выберемся?

- Врут. Напугать хотят. Какая угроза, если им вывеска, чтоб чинно-благородно, дороже всего. Втихую уморить - они могут. А чтоб наруже, на виду, - не, им это не надо. А ты уши развесила. Одежда, одежда нам требуется!

Без одежды им было тоскливо. Петро задыхался, не мог больше оставаться в четырех стенах. Корпуса, переход между ними, накопитель, распределитель, зеленые фургоны, санитары - все представлялось одной сплошной стеной, которая отделяла их с Фросей от берез и баяна, от песни, без которой он не хотел жить. Иная жизнь, та, какой он жил в ячейке, становилась такой ненавистной, что в сегодняшнем отчаянье он мог бы поменять ее на что угодно.

- Слышь, Петь! - Фрося подпрыгнула и шлепнула от радости в ладоши. Я ж, дура, забыла! Есть одежда, куда всю рухлядь стаскивают. Мы же осенью прятались там, вспомнил?!

Золотая баба Ефросинья! Всегда она вовремя поспеет, когда уже и надежды не маячит. Осенью они и впрямь прятались от санитаров в подсобке, а там, среди поломанных столов и стульев, валялась совсем уж изорванная одежда. Ну да им не до красоты, лишь бы тепло.