Андрей Щупов - Цветок

ЗОВ, по всей видимости, слышался уже тогда, но еще смутно, теряясь среди житейской турбулентности, не имея практически шансов быть распознанным задерганным сознанием Марка. И все-таки ОН уже был.

В те дни Марк ощущал себя осенним медведем. Хотелось уйти в лес, зарыться в суховато-колючий аромат слежавшейся хвои и уснуть. На всю зиму. Он и дома начинал впадать в спячку, вместо обычных восьми отдавая миру забвения десять, а то и двенадцать часов. В одном из таких полумертвых провалов он и уловил не слышимое ранее послание, выделив среди переплетения тонких вибраций, столь кучно сотрясающих ум, принимаемых за "белый шум", фактически - за тишину.

ЗОВ прилетел, как запоздалое эхо не первого и не второго отражения. Некто, вращаясь, исчезал в пропасти, и пробужденные скалы вздрагивали, спеша вынести наверх чужое отчаяние в надежде отыскать вовне хоть какой-нибудь отклик, какое-нибудь сочувствие.

Сочувствующий был найден. Открыв среди ночи глаза, Марк ясно понял: сон был и ушел, а ЗОВ, обращенный к нему, по-прежнему звучал в голове.

***

В эти же дни Марка вызвали в суд. В качестве ответчика. Компанию составили сослуживцы - парочка взъерошенных мужчин из родного отдела и все та же неунывающая Вероника.

Всю дорогу сослуживцы мужского пола спорили, возмущаясь нелепостями существующих законов. Вероника загадочно помалкивала. Она цокала высокими каблучками по асфальту и держала Марка под руку. А может, это он ее держал. С некоторых пор мрачноватой инженер перестал замечать подобные детали. Шли так, как было удобно, - вот и все. И если в почтовом ящике появляются иногда письма, то почему бы в карманах среди табачного крошева и абонементных лоскутьев не обнаружить порой теплую женскую ладонь. Марк перестал удивляться таким находкам. Ладонь - так ладонь. Ее легко можно было пожать, обнять пальцами, просто приткнуться рядышком. Соседство казалось вполне терпимым, а в особо промозглые дни - даже уютным...

На суде гневливые сослуживцы отчего-то притихли. Зато Вероника, взойдя на скособоченное подобие трибуны, произнесла пламенную речь, в которой обрисовала Марка чуть ли не национальным героем, вставшим грудью на защиту общественных устоев. Любуясь рыжеватым отблеском ее золотых зубов, судьи солидно кивали. В этом зале редко кто разряжался грамотным и проникновенным "спичем". Слушать Веронику было одно удовольствие, и карандаши в гуттаперчивых пальцах присяжных крутились и кувыркались, может быть, впервые порываясь обрести свободу и запечатлеть все сказанное от начала до конца. На бумаге, на столах, прямо на тусклых стенах зала суда. Встревоженные пылкостью Вероникиных слов, судьи волновались. И было с чего.

Суть дела заключалась в том, что в чернильной глуби одной из городских улочек Марк свирепо подрался. С него пытались сорвать кепку и у него хотели отнять японский кнопочный зонт. За эту самую кепку с зонтом он и встал грудью. А вовсе не за общественные устои. Про устои он вообще мало что знал и, даже не зная, относился с предубеждением. Жаль было зонт, притерлась к голове и кепка. Да если бы просто взяли - еще ведь смазали по уху! Это было обидно, и Марк рассердился. Нападающие были много моложе, но отсутствие опыта компенсировалось численным превосходством. Втроем они наскакивали справа и слева, тыча в него кулаками, по-киношному заковыристо швыряя каблуками. Марку попалась под руку бутылка, и он немедленно пустил ее в ход, разбив одну из непутевых головушек и помяв ребра другому налетчику. Бутылка, кстати, осталась цела, чего нельзя было сказать о двоих потерпевших. И того и другого в ближайшей больнице довольно быстро поставили на ноги, однако для Марка началась полоса скитаний по следственным комнатушкам с расспросами и отповедями, с подписками о невыезде, с намеками и помпезными разоблачениями местных "шерлоков".

В конце концов ему стало казаться, что он разгадал их нехитрую тактику. Медленно, но верно, его доводили до белого каления, провоцируя на повтор случившегося эпизода, но уже не в подворотне, а в самом следственном отделе. Ударь он кого-нибудь из следователей, - и дело разом бы завершилось, окончательно проявившись в уголовно наказуемое. Сейчас же судьям явно чего-то недоставало. Они морщили желтые лбы, шумно сморкались и пытливо вглядывались в Марка, гадая "да" или "нет" и в какую сторону в конце концов развернуть большой палец. Его безучастный вид они принимали за раскаяние. А если так, следовательно имелось и в чем раскаиваться. Те, кого грабят, не размахивают кулаками. Они покорно получают травмы, в дальнейшем называемые "тяжкими телесными", и, отлежав положенное, приползают в суд на костылях, с гневным требованием пощадить обидчиков отпустив на все четыре стороны.