Андрей Щупов - Hам светят молнии

Грузный и большой, подошел Путятин. По-медвежьи крепко пожал всем руки, по-медвежьи кряжисто уселся на скрипнувший стул.

- Ну как, отстрелялся? - Жора весело блеснул зубами, не дожидаясь ответа, придвинул новоявленному гостю рюмку, налил до краев.

Егор протянул поэту свою.

- За то, что никого не угробил!

- А мог бы... - Путятин хмуро выцедил водку, шумно крякнул.

- Как тебя так быстро отпустили?

- Почему быстро? Вовсе не быстро. Гильзы попросили собрать, тамбур проветрить. Марат еще лекцию прочел, как стрелять из пулемета, как ставить на предохранитель. - Путятин фыркнул. - Мальчишка сопливый, а туда же - учить вздумал!

- Имеет право! Потому как в погонах.

- Ладно, проехали... - Путятин рассеянно пошевелил бровями. - А вообще-то и впрямь хорошо. В смысле, значит, что никого не зацепил. Жизнь, как ни крути, - прекрасна и удивительна!

- Дурачина, - Жора ласково покачал головой. - Удивительна - возможно, но что прекрасна - это, извини меня, звучит пошло. Вспомни лучший из всех палиндромов: мы - дым!

- Мухи и их ум! - тотчас откликнулся Горлик.

- Вот именно. И то и другое - про нас. Так что поосторожнее с определениями, мон шер. Потому как с тем же успехом жизнь может быть жестокой и грязной, вонючей и мерзкой. Прекрасное и жуткое уживается в чудовищнейшем симбиозе. Все равно как орхидея, проросшая из навозной кучи. Все дело - в нас самих, понимаешь?

Путятин свирепо поскреб прячущуюся под бородой челюсть.

- Значит, получается, это я прекрасен, а не жизнь? На это ты намекаешь?

- Именно! Взгляни на Диму. Он чуть ли не каждый день прекрасен. Потому что ухаживает за собственной оранжереей, земельку возделывает, холит и нежит каждый цветочек, каждую почечку. И Горлик по-своему прекрасен. Даже когда переписывает по ночам из фолиантов классиков главы. Я так и вижу его одухотворенное чело, каплю пота на кончике носа... Признайся, Горлик, сколько уже переписал? Да не красней, все ведь в курсе. Тем более, я не в укор. Знаю, что хочешь упаковать в контейнер и сбросить посылочку для потомков. Хорошее дело! Все правильно! А то, что под рукописями Тендрякова, Гулиа и Куприна будет стоять твоя закорючка - экая беда! Вон и с Шекспиром по сию пору ни черта не выяснили, он писал или не он. То ли мясником в действительности был, то ли актером в "Глобусе". Но ведь сути такой пустяк не меняет. Шекспир там или граф Рэтленд, Лопе де Вега или какой другой испанец какая мне, собственно, разница? "Гамлет" от того хуже не стал, верно? А что Лева Толстой его не любил, так он нам тоже не указ. Граф много чего не любил - в том числе и Чехова с Достоевским, и музыку с балетом. Так что пиши, Горлик!.. Как у тебя, кстати, с почерком?

- Вроде разборчиво, - смущенно пробормотал Горлик.

- Тогда порядок! Хочешь, я тебе своих книжонок подкину? Без-воз-мездно!

- Зачем же...

- Да нет, я, конечно, понимаю: это малость побледнее Вересаева с Гоголем, но тоже неплохо, уверяю тебя! Обличитель Жорик продолжал с аппетитом жевать. Озорной взгляд его так и осыпал собеседников искрами. - В каком-то смысле я тебе даже завидую. Честное слово! Ты ведь не просто переписываешь, ты глубже любого читателя в текст погружаешься. Воспринимать язык через пальцы - особое состояние! Помню, когда-то таким же образом начинал: переписывал целые страницы из Лондона, Паустовского, Платонова. И представьте себе, начинал видеть то, чего не видел глазами!

Горлик, маленький, сутулый, с аккуратной проплешиной на затылке, потупившись, чертил пальцем на скатерти. Путятин крупной ладонью похлопал его по плечу.

- Не тушуйся, брат. Лучше так, чем никак.

- Хорошо сказано!

Егор скупо улыбнулся. Смешно они смотрелись - два бородача - Путятин и Горлик. Один похож на окладистого иконописного Маркса, второй - на присмиревшего Свердлова, первый - и впрямь революционер, второй - без пенсне и абсолютно ручной. Один - большой, другой - маленький, два брата от двух мам и одного отца.

Немного помолчали. Чтобы как-то прервать затянувшуюся паузу, Егор разлепил губы и глухо продекламировал:

- Нам салютуют молнии вчерашних лет,

Когда сбриваем седину чужой обиды,

Но главный приоткроется секрет

Лишь после нашей с вами панихиды.

- В точку! - Горлик поднял палец. - Чье это? Бальмонт? Северянин?

- Мое, - признался Егор. Тяжело перевел взор на Путятина. - А ты бы, мил друг, все-таки лучше не за пулемет брался, а раздевался и бегал по вагонам голым.

Поэт с удивлением воззрился на Егора, захлопал редкими ресницами.