Дмитрий Янковский: Третья раса

Хотя какое предчувствие, барракуда его дери? Мне ведь никогда, ни при каких обстоятельствах не уходить больше на океанское дно. Все, кончилась для меня охота. Жив остался — и то хорошо. Леся не раз говорила об этом.

Я перевернулся на бок, подтянул одеяло до носа и снова уснул.

Мы с Лесей брели по берегу и глядели, как океан медленно катит тяжелые волны. На ней, поверх купальника, была только черная рубашка из тонкого шелка, с пуговицами из перламутровой раковины. Ветер играл краями ткани и перебирал короткие Леськины волосы цвета спелых каштанов. За ней на песке оставались следы босых ног. Я тоже разулся и закатал штаны до колен — ступни приятно проваливались в прохладный песок.

Вообще, на прибой можно смотреть бесконечно, я заметил это давно. К тому же океан всегда разный. Для некоторых это банальная истина, но на самом деле они все упрощают. Им кажется, что океан может быть пасмурным или солнечным, ночным или дневным, ветреным или тихим. Однако у каждого из этих состояний так много оттенков, что когда научишься распознавать их, поймешь, что одно и то же не повторяется никогда.

Каждая волна, как минута жизни — подкатывается, наступает, существует какое-то время, а затем растворяется в бесконечности мира. Мы шли молча. Океан всегда создает шум, сравнимый с музыкой — он не мешает говорить, но, если хочется, можно слушать только его, причем в подобном молчании нет налета неловкости, которая всегда возникает между собеседниками в тишине.

Волны накатывались, теряли силу и отступали, повинуясь единому ритму, неизменному миллионы лет. Леся только что рассказала мне забавную космогоническую теорию, придуманную буддистами в незапамятные времена. И мне хотелось ее обдумать. Тем более что берег для этого — самое место. Согласно древней концепции возникновение Вселенной есть ни что иное, как выдох Будды — он выдыхает, создавая миры, а потом вдыхает и мир исчезает. Вдох-выдох. Очень все просто. Но в эту простоту легко вписывается вся сложность мира, как та, которую ученые уже открыли, так и скрытая от нас до сей поры. Вдох-выдох. Большой Взрыв, расширение Вселенной, а затем, возможно, остывание и сжатие. Ученые говорят «возможно», но Леська уверена, что вслед за расширением и остыванием непременно наступит сжатие, нагрев, а потом новый взрыв, в горниле которого возникнут другие миры. Она сама хоть и биолог, но к науке относится странно, на мой взгляд. Точнее, у нее к науке свой подход, как и ко всему остальному — даже ко мне.

Сегодня мой день рождения. Утором я проснулся с ощущением грусти, не понимая, что стало причиной этого. Может, забытые обрывки сна? Сон приснился действительно странный, но сейчас его ощущения уже улеглись, потускнели, стерлись. Может, меня огорчило отсутствие Леси рядом, когда я проснулся утром? Она редко просыпалась раньше меня и уж точно никогда первой не готовила завтрак. Обычно мы делали это вместе, а тут аромат печеного тунца проник в комнату, едва я открыл глаза. И тут до меня дошло — причиной печали был именно мой день рождения. Этот праздник всегда с грустинкой, но сегодня зацепило как-то особенно сильно. А за окном, как на зло, клубились тучи на горизонте.

Такое ощущение сквозит в японских текстах, описывающих цветение сакуры. Нежные лепестки падают, и ветер уносит их навсегда. В эти дни в Японии возрастает число ритуальных самоубийств. Я знал, что сакура часто цветет как раз в мой день рождения — второго апреля. Этими мыслями я решил не делиться с Лесей, она поздравила меня, подарила большую ракушку, и мы вместе позавтракали тунцом. Я старался выглядеть веселым, но чем больше усилий я прикладывал к этому, тем больше тревога и грусть одолевали меня.

После завтрака мы вышли прогуляться вдоль берега. Кажется, Леся догадалась о моем состоянии, и наш разговор, разбавленный длинными паузами, приобрел философский характер. Тучи наползали с юга сплошной пеленой. Они были еще далеко, но меня потихоньку начинало колотить от предчувствий.

— Почему ты так мало рассказывал мне о службе в охотниках? — Леся подобрала с песка камушек и забросила далеко в океан.

Что я мог ей ответить? Что с берега океан похож на великолепного зверя, заключенного в клетку? Или рассказать, что я не могу спокойно смотреть за черту горизонта, зная, что больше не попаду за нее? Или как трудно мне без боли вспоминать о глубине, зная, что километровая толща воды никогда больше не стиснет меня? Мне казалось, что Леся этого не поймет, ведь она, в отличии от меня, почти каждый день работает в океане. К тому же океан для нас символизирует разных зверей: для нее он красивое травоядное, а для меня — хищник. Она ведь не видела его зубов, а мне приходилось.