Роберт Шекли - Завещание Джеффри

Как ни было больно, я должен был ответить. — Противоречия нет. Вы имеете дело с сумасшедшим фуили.

Они переглянулись.

— Не понимаю, — растерянно произнес человек по имени Барри. — Мне вы кажетесь вполне здравомыслящим.

Объяснить это при моих скудных знаниях их языка было все равно, что описать феномен зрения тому, кто лишен глаз.

— У нас есть особое чувство, вроде… — Я запнулся и, не найдя слов, продолжил: — Вообразите способность различать горячее и холодное, не прибегая к количественным оценкам. Или способность отличать видимый спектр от радиодиапазона.

Я пытался найти другие сравнения, но меня опередил человек по имени Кэтрин (к тому времени я понял, что это — женщина). Она сказала с улыбкой:

— Я, кажется, догадываюсь. Вы говорите об эмпатии, способности воспринимать не мысли, а настроение. Верно?

Я был поражен ее проницательностью.

— Да, вы правы. И у людей есть такое чувство?

— Недостаточно развитое, чтобы полностью ему доверяться. По крайней мере без каких-либо дополнительных подтверждений. Что касается передачи от мозга к мозгу… — Маленькие странные глаза широко раскрылись. — Что-то вроде телепатии?

Слово было незнакомо, но я его, по-моему, понял.

— Способ передачи не имеет значения. Главное — суть. Для фуили слова — будто фрукты в кексе. И суть — это вкус кекса в целом, а не кусочков содержащихся в нем фруктов.

— Я думаю… — Женщина подошла ко мне ближе. На ее лице, в увлажненных глазах читалось сострадание: — Вы утратили вкус, да?

Я кивнул.

— Сперва я объяснял все усталостью. Но постиг истину, когда Аверпонекатупенавизис сказал мне, что без труда прочитал вашу искренность. Я же ничего не чувствовал.

Человек по имени Барри, казалось, встревожился.

— То есть ты считаешь, что он?.. — Его многосуставчатые пальцы сжимались и разжимались. — Черт побери, Кэт, мы не в состоянии будем что-либо от них утаить!

Человек по имени Кэтрин кивнул.

— Очень похоже на то. И если фуили распознают, когда мы лжем, очевидно, нет никакого смысла объявлять себя существами второго сорта. Ведь любой из них сразу поймет, что это притворство.

— Да, но в данном случае наши чувства не играют особой роли. — И, помешкав секунду, мрачно добавил: — Меняется ли что-нибудь, если по своему невежеству лист мнит себя равным цветку?

Ирония в том, что, если фуили признают, что лист все-таки равен цветку, они вынуждены будут свыкнуться и с человеческим лицемерием. Мы, люди, лишены эмпатии и потому изолированы друг от друга. Даже лучшие из нас часто идут на обман, чего фуили не могут не заметить и не могут принять. Так что же произойдет раньше? Люди научатся говорить правду? Фуили станут верить нашим словам? Или скорее крабы начнут выводить формулы на песке?

Не скажу, что удивлюсь до глубины души, если раньше всего появятся сообщения о ракообразных математиках.

Полет до посадочного модуля у Артифакта № 9003 занял бы 93 минуты, как измеряют время люди, но на шестидесятой минуте я разбил крылокорабль при вынужденной посадке.

Место для аварии было самым неподходящим — глубокое ущелье, пересеченное оврагами и усеянное валунами. Мы, четверо, хоть и пострадали, но остались в живых. Хуже всех пришлось Пакегокнерфронакипилазису — ему раздробило кость ноги. Легче всех — помятыми ребрами — отделался человек по имени Барри. К счастью, герметика хватило на ремонт наших костюмов; однако прежде, чем затянулось последнее отверстие, ушло много воздуха. И хоть никто не погиб, положение казалось безвыходным. Крылокорабль был исковеркан, аппаратура связи разбилась при первом ударе, и, кроме того, мы сильно отклонились от курса при обходе пыльной бури.

— Неслыханно, — сварливо проговорил тот, кого люди называли П ка. — Подобной поломки никогда не случалось.

Его взгляд, направленный на людей, пылал обвинением.

— Что он сказал? — спросил человек по имени Барри.

— Он считает, что в аварии повинны люди.

Человек-Барри пожал плечами:

— Что ж, мы ему не по душе. Ведь потому он и отправился с нами?

Я мог не отвечать. Когда Аверпонекатупенавизис не сумел добиться у фуили официального признания людей, логика потребовала от лидера оппозиции, чтобы он сам проследил, как то покидают планету. Я опасался Пакегокнерфронакипилазиса. Владевшие им эмоции, которые пересиливали даже отвращение к пришельцам, делали его поведение непредсказуемым. Он знал о моем сумасшествии и, следовательно, о том, что я не могу почувствовать его намерения. Равно как и мои, разумеется, оставались для него за семью печатями. Впрочем, это не давало никому из нас преимуществ, особенно если учесть характер местности и наши ранения.