- Джас, посмотри-ка сюда, на этого юношу. Он хочет с тобой поговорить. Я сейчас уйду и оставлю вас вдвоем. Надеюсь, ты не причинишь ему вреда, тем более что скоро время ужина, - мы ждем вас обоих, - и не успел Отон удивиться странному поведению подростка, как они с отцом остались наедине.
- Ха! - проворчал отец. - Неужели не ясно, что я не стану наносить вред собственному сыну? - Он пошарил за ближайшим кустом, вытащил заступ и ловко воткнул его в землю. - Как ты думаешь, Отон, какой сорт здесь будет смотреться лучше: бордовых или желтых?
- Я... не понимаю, отец...
- Чего тут понимать-то? - недовольно проворчал Джас. - Мне нужно принять решение.
- Ты издеваешься надо мной, отец?! - Молчание. - Я не въезжаю, - уже срываясь на истерику, зачастил Отон, - как ты можешь думать о цветочках, когда я искал тебя, и вот встретил, ведь мы считали тебя погибшим, отец! и я хочу знать, что с тобой случилось, и почему ты ни разу не дал знать о себе, если все это время помнил о нас, и я... - против воли он захлебнулся тем, что четыре года носил в душе.
- Все, выдохся? - сурово спросил Джас. - Теперь послушай сюда. Это было невозможно по одной простой причине: я действительно был мертв. Я и сейчас мертв, и когда вскапываю землю, и когда произношу эти слова. Я смотрю на тебя глазами покойника. Меня не существует.
Он говорил так обыденно, с такой непоколебимой, леденящей душу уверенностью, что Отона прошиб холодный пот, ибо от прозвучавших невозможных слов на него повеяло первобытной жутью и мурашки поползли по коже.
- И все, кто в этом доме, - той же породы. Напрасно ты приехал за мной, сынок, я живу потусторонней жизнью, которая замирает к рассвету и возобновляется с приходом сумерек. Я знаю, о чем ты думаешь: твой отец свихнулся, либо стал жертвой порочной клики сектантов. Но единственная правда - это та, которую я открыл тебе только что...
От дома отделился и величественно проплыл в неподвижном воздухе оглушительный удар гонга. Отец осекся.
- Ужин, - сказал он спокойно, откладывая лопату. - Не стоит опаздывать, да и ты, наверное, голоден. Идем.
И Джас первым направился к террасе, тускло светившейся в сумерках стеклянными боками.
Разговоры в царстве теней.
- Я люблю тебя... - шепот из-за приоткрытой двери повторился, сделался явственней и объемней. - Ты - мое божество, мой единственный идол. Это несправедливо. Я имею в виду твою смерть. Это неправильно - ты и так мертвый. Не умирай, пусть уж лучше я... - и внутри закончили совсем тихо: - ...лучше я умру за тебя.
Отон застыл в неподвижности, стараясь не дышать, и гадая, кто бы это мог говорить такие жуткие вещи и кому? Потом спохватился, что первый же, кто выйдет в коридор, наверняка примет его за шпиона, - и будет прав, хотя, с другой стороны, мог ли юноша знать, какая из дверей ему заказана? Тем не менее, он попятился, под стопой скрипнула половица, и у Отона перехватило дыхание, однако никто не всполошился - в коридоре царила мертвая тишина. Похоже, посетители решили удалиться из комнаты иным, неведомым Отону путем. Не сдержав любопытства, молодой человек приотворил загадочную дверь и сквозь щелочку обозрел помещение: грязноватый паркетный пол, рассохшаяся оконная рама и кругом - хоть шаром покати, только в центре на полу стоял натянутый и готовый к работе холст; впрочем, никакого изображения на нем Отон не заметил.
Он бродил по дому в разгар полудня - маялся бессонницей и бездельем. Обнаружил библиотеку, бар, битком набитый бутылками, а теперь вот мастерскую Жюли. Интересно было бы найти чье-нибудь дневное убежище, подумалось ему... хотя нет, не хочу я находиться рядом с вампиром в момент пробуждения. А еще у них тут где-то должно быть кладбище с безымянными холмиками могил, куда бы мне тоже ни в каком виде попасть не хотелось...
Тьфу, что за глупости! Отон потряс головой. Его не тронут, раз сам мейстер пообещал, поклялся в этом отцу.
Бендик-младший, вздыхая, побрел назад. Третий, изученный им этаж был последним: голые стены, запах брошенного жилья, на окнах - ни тряпочки, да золотистая пыль, попавшая в сноп ярких солнечных лучей. Отон поспешил вниз, но внезапная мысль остановила его на середине лестницы: неужели я настолько пропитался этим... всем, что мне тоже неуютно находиться на свету? Задрав голову, он вгляделся: слабое радужное сияние, добравшееся до лестничного пролета, казалось совсем не опасным, умиротворяющим, чем дальше книзу, тем скуднее становилось освещение, и уже подножие лестницы терялось в сухой темноте, шелушащейся лаком и известкой. Словно дорога в царство Аида, подумал Отон, возобновляя спуск, - и понял, откуда пришла ассоциация. Совсем близко наигрывали на рояле знакомую мелодию.
Читать дальше