Курт Воннегут - Дженни

Он поднялся, приблизился к мозгам Дженни и потряс стальной шкаф, вмещавший часть из них. Шкаф не сдвинулся ни на дюйм. Хёникер только трясся сам.

— Боже, — сказал он, — что за потеря, что за потеря, что за потеря. Один из величайших технических гениев современности, — сказал он, — живет в грузовике, женат на машине и торгует бытовой техникой, разъезжая по Америке.

— По-моему, он довольно умный, — сказал я.

— Умный? — спросил Хёникер. — Он не просто Джордж Кастроу. Он доктор Джордж Кастроу. В восемь лет он знал пять языков, в десять освоил арифметику, а в восемнадцать получил ученую степень в Массачусетском университете технологии. — Я присвистнул. — У него никогда не было времени на любовь, — продолжил Хёникер. — Он в нее не верил и твердо знал, что обойдется без нее, что бы это ни было. В жизни Джорджа было слишком много всего, чтобы задумываться о любви. В тридцать три года он слег с пневмонией — так вот, до этого он даже за руку женщину не держал. — Хёникер увидел под койкой, куда Джордж положил их, волшебные ботинки. Он вылез из своих тапочек и влез в ботинки. Он был неплохо с ними знаком. — Когда пневмония вцепилась в Джорджа, он внезапно стал бояться смерти, и ему стало совершенно необходимо внимание сиделки. Сиделкой была Нэнси. — Хёникер включил Нэнси. Ее мозги зажужжали. — Человек, не получивший иммунитета против любви путем постоянного контакта с ней, едва ли не смертельно рискует при первой встрече с ней. — Он передернул плечами. — Любовь смешала все в голове Джорджа. Любовь вдруг стала единственной значимой вещью. Работая с ним в лаборатории, я был вынужден восемь часов в день выслушивать бредни о любви. Любовь заставляла Землю вертеться. Мир нуждался в любви и только в любви. Любовь покоряла все. — Хёникер почесал нос и закрыл глаза, пытаясь вспомнить то, что умел многие годы назад. — Здравствуй, детка, — обратился он к Дженни. Его пальцы забегали в волшебных ботинках.

— Зду-ву, ка-са-ец, — сказала Дженни. Ее лицо было каменным. Она снова заговорила, на этот раз четче: — Здравствуй, красавец, — сказала она Хёникеру.

Хёникер покачал головой:

— Голос Нэнси теперь звучит совсем не так, — сказал он. — Более низкий, более хриплый, не такой текучий.

— По-до-жа, — сказала Нэнси. Она снова исправилась: — Продолжай.

— Однако, — сказал я, — я вас хорошо получается. Я не думал, что кто-то, кроме Джорджа, может заставить ее говорить.

— Я не могу оживлять ее, как Джордж, — сказал Хёникер. — И никогда не мог, даже после тысячи часов практики.

— Вы потратили на нее столько времени? — спросил я.

— Еще бы, — ответил Хёникер. — Путешествовать с ней изначально должен был я. Я был легким на подъем холостяком без особого будущего в области исследований. Джордж был семейным человеком, ему нужно было оставаться дома, между женой и лабораторией, и творить чудеса. — Хёникер улыбнулся, размышляя над чудесами жизни. — Создание Дженни должно было стать маленькой шуткой посреди карьеры Джорджа — милым электронным пустячком. Дженни была чем-то, с чем он мог возиться, возвращаясь с небес на землю после медового месяца с Нэнси. — Хёникер рассказал о тех стародавних временах, когда Дженни появилась на свет. Иногда он заставлял Дженни вмешаться в повествование, как будто она тоже помнила эти дни. Это было тяжелое время для Хёникера, потому что тот влюбился в жену Джорджа. Он до смерти боялся что-нибудь предпринимать по этому поводу. — Я любил ее такой, какой она была. Может быть, виноват был вздор, который Джордж говорил о любви. Джордж говорил какую-нибудь ерунду о любви или о ней, а я придумывал настоящие причины любить ее. В конце концов я любил ее как человека, чудесную, уникальную смесь грехов и добродетелей, то ли дитя, то ли женщину, то ли богиню, что-то не прочнее несчастной логарифмической линейки.

— А потом Джордж стал проводить все больше времени со мной, — сказала Дженни. — Он возвращался домой в последний момент, глотал ужин и спешил обратно на работу, засиживаясь до рассвета. Он не снимал ботинки ни днем, ни ночью, и мы говорили, говорили, говорили. — Хёникер попытался придать ее лицу выражение, соответствующее тому, что она должна была сказать. Он нажал на кнопку с улыбкой Моны Лизы, которую днем раньше нажал Салли Харрис. — Я была отличным собеседником, — сказала она. — Я никогда не говорила того, чего он не хотел бы слышать, и всегда говорила то, что он хотел слышать, именно тогда, когда он этого хотел.

— Перед вами, — сказал Хёникер, развязывая Дженни, чтобы она могла выступить вперед, — самая расчетливая женщина, величайший исследователь наивного мужского сердца, когда-либо живший на Земле. Нэнси была обречена.