Джефф Нун - Брошенные машины

– В каком смысле все?

– Я не знаю. Но почему-то мне кажется, что мы с ним были вместе в последний раз…

– Да брось ты. Не надо. Вы еще с ним потанцуете. И не раз. Обязательно потанцуете.

– А Павлин? Он тоже улыбался?

– Да, – сказала я. – Он улыбался. А что еще я могла сказать?

Хендерсон пошла спать. А я осталась на кухне, одна. Сидела, смотрела на пламя свечи, которую Павлин поставил на стол. А потом, когда отсветы пламени наигрались в моих зрачках, я достала из сумки пачку фотографий.

Я их вынула из проявителя слишком рано, и они так и остались бледными и нечеткими. Над изображением плыла шумовая завеса из тихого треска. Но все было видно.

На самом деле лучше бы я их не видела, эти снимки. Последние мгновения из чужих жизней.

На первой фотографии была старуха: лежала, скорчившись на грязном полу. Снимок сделали сверху. Зеленая кофта, жиденькие прилизанные волосы, морщинистое, потасканное лицо. По всему полу были разбросаны страницы, вырванные из какой-то книги. Пустая бутылка из-под водки. Грязные пятна на ковре, что-то похожее на лужу блевотины. Маленькое ручное зеркальце.

О Боже. Какой ужасный конец, и тем более для такой женщины, как Хендерсон. Жуткий конец, нехороший.

На второй фотографии был Павлин.

Он стоял, привалившись спиной к красной кирпичной стене, и зажимал руками живот. Его лицо искажала гримаса боли, но даже теперь он пытался держаться и не показывать, как ему больно. Сквозь пальцы сочилась кровь. На фотографии он был почти такой же, как сейчас. Немногим старше.

Я просмотрела все фотографии в пачке. Потом – еще раз. И еще. Я все думала про эту женщину из турагентства. Про ее страшную камеру.

Тебе куда?

А ведь она и меня тоже сфотографировала сегодня. Интересно, а что получилось бы на этом снимке? Какая история была приготовлена для меня? И это падение сквозь серебристую жидкость. Что ждало меня там, внизу? И ждало ли что-то вообще?

Тебе куда?

Интересный вопрос.

Я поднесла фотографии к пламени свечи. Бумага почернела, свернулась в трубочку, осыпалась ломким пеплом. Мужчина и женщина, два подобия на сгоревшей бумаге, теперь превратившейся в черные хлопья, что парили в сумрачном пространстве.

Я поднялась по лестнице. На самом деле я не слишком устала, и мне не то чтобы очень хотелось спать – просто хотелось залечь в нормальную постель, на чистую простыню, укрыться мягким, теплым одеялом и, может, еще поработать над книгой. Но когда я проходила по длинному темному коридору, что вел к моей комнате, я вдруг услышала свое имя.

– Марлин…

Кто меня звал? Может быть, наша хозяйка?

– Марлин? Это ты, милая?

Наверное, Кингсли, когда договаривался, упомянул мое имя. Да, скорее всего.

– Марлин…

Там была дверь, приоткрытая.

– Леди Ирис?

– Войди. Я хочу на тебя посмотреть.

Самая обыкновенная спальня. Обставленная безо всяких затей. Леди Ирис сидела в кресле у окна. На столике рядом с креслом горела свеча, единственная на всю комнату. На коленях у старой леди лежала закрытая книга.

– Мы думали, вы уже спите.

– Я спала, – сказала она. – А потом позвонили в дверь.

– Прошу прощения. Мы вас разбудили…

– Я не понимаю. Я же, кажется, говорила Эдварду, чтобы он не запирал дверь на ключ. Только теперь я разглядела ее как следует. Но не сумела определить ее истинный возраст. Густо напудренное лицо, все в глубоких морщинах. Седые волосы, серая кожа, Волосы тоже присыпаны пудрой.

– Да, вы ему говорили. Спасибо.

Пламя свечи отражалось в линзах ее очков. Два крошечных огонька, как будто захваченных в толще стекла. Я не видела ее глаз.

– Как все сегодня прошло? Удачно? – спросила она.

– Как все прошло? Да, наверное, удачно.

– Ты взяла, что хотела?

– Взяла.

– Мистер Кингсли будет доволен.

Она отвернулась к окну. Я тоже выглянула на улицу. Проблески света вдали, россыпи городских огней. Но здесь, в новом городе, было темно. Единственный свет в темноте – недремлющий пристальный глаз.

– Кошмарное место, – сказала леди Ирис. – Я здесь как в ловушке.

– А вы давно знаете мистера Кингсли?

– Когда-то у нас был роман. Я обернулась к ней:

– Правда?

– Конечно, тогда я была моложе; а мистер Кингсли – еще моложе.

Я попыталась представить себе молодую леди Ирис. Может, когда-то она была настоящей красавицей, но теперь от былой красоты не осталось и следа.

– Ты садись, не стой.

В комнате не было других кресел, только кровать. Мне было как-то неловко садиться задницей на чужую постель, и я присела на самый краешек. На отвернутом уголке простыни было вышито имя, крошечными золотыми буквами.