Джефф Нун - Брошенные машины

Мне опять пришлось остановиться. Мне было грустно смотреть, как слова исчезают с листа.

– Нет, я не могу. Не могу.

– Это красиво, – сказала Тапело.

– Нет.

– Все книги должны быть такими. Я одну видела, в колледже. Хрупкий рассказ, что разрушается прямо в процессе чтения. Это как будто… любовь, самая чистая, самая безупречная, с которой можно соприкоснуться, но лишь на мгновение, понимаете, а потом она сразу исчезнет, уже навсегда. Как вы думаете?

Я не знала, что ей ответить.

– Марлин, когда-нибудь все эти книги станут пустыми и чистыми. Они будут наполнены пустотой.

– А куда исчезают слова?

– Пожалуйста, осторожнее, – сказал служитель музея. – Мы уже закрываемся.

И там, в блекнущем свете, Тапело ходила по залу, брала с полок книги, читала по фразе из каждой.

– Вы посмотрите, – сказала она. – Тут осталась всего одна строчка. Всего одна строчка. «Все сокрушенные дети учатся танцевать». Вот и все. Ее уже нет.

– Куда они исчезают?

– Что?

– Когда слова исчезают, они куда-то деваются. Но куда? Мне надо было узнать.

Мне надо было узнать, что происходит с этими словами: они растворяются в ткани бумаги или переселяются в сознание человека, который их прочитал. Или, может, они расплываются по пространству и остаются, невидимые, в этом зале. Мне надо было узнать, но Тапело мне не ответила. Она читала. Она вычитывала слова.

Шелест страниц, шепот девочки. Блекнущий свет.

Может быть, запомнив слова, которые я прочла там, в музее, я спасла их от небытия. Может быть, переписав их к себе в тетрадку, я не дала им исчезнуть.

Я не знаю.

Разумеется, я не могу вспомнить все фразы дословно. Построение каждого предложения. Все эти отрывки были мне не знакомы. Раньше я этих книг не читала. Я могу лишь попытаться подарить этим словам вторую жизнь. Но даже в тех двух-трех фразах, которые я записала после похода в музей, наверняка есть ошибки.

Но опять же и в моей собственной книге немало ошибок. Полузабытые разговоры; затененные события, преувеличенные значения. Туманное изложение. Слова, исчезающие с языка, как только ты их произнес.

Но эта первая фраза. Я ее никогда не забуду.

Средь бела дня, в окружении призраков, трепещущих на ветру, хотя листья были неподвижны…

В окнах поблескивал мягкий желтый свет. Плотно задернутые занавески на миг пропитывались этим светом, а потом вновь темнели. Это было неправильно. Вопреки правилам нового города. В остальных домах не было света. Павлин объяснил, что на ночь здесь отключают энергию – везде, кроме самых необходимых служб. Но было в городе одно место, это самое турагентство, где забили на правила и зажгли свет. Может быть, от домашнего генератора.

– Что здесь происходит? – спросила девочка.

– Не знаю.

– Чем вы вообще занимаетесь? Вся ваша компания?

– Слушай, тебе лучше уйти.

– Почему?

Мы стояли в густой тени, неподалеку от нашей машины. Фонари работали, но свет был приглушенным, тусклым. Не было слышно ни звука. На улице – ни единой машины. Весь город замер, отключенный на ночь. Даже луна, хотя и почти полная, еле-еле проглядывала сквозь пелену облаков.

– Просто уйди, и все. Это не для тебя.

– А куда мне идти?

Когда мы вышли из музея, она увязалась за мной, эта девочка. Тапело. Павлин с Хендерсон, как я поняла, уже отправились «на задание».

– Они всегда вас бросают одну? – Что?

– Ваши друзья. Этот парень и женщина. У вас так всегда: они делают всю работу, а вы пишете свою книгу?

– Ну, типа того.

– Но вы все это начали, правильно? И в вас вся проблема.

– Какая проблема?

– Ну, то есть вы же все это затеяли?

– Да, я все это затеяла.

– А в чем тогда дело? Вы уже очень сильно больны? И не можете сами все сделать? Да?

Я обернулась к ней.

– Мы все больны, девочка.

– Да, мы все больны. Но вам хуже, чем им.

Она стояла, прислонившись к стене, и курила. Всем своим видом давая понять, что ей на все положить. Как она стояла, как выдыхала дым – во всем сквозило деланное безразличие. Хотя, наверное, в ее возрасте все такие.

– Тебе есть, где сегодня переночевать? – спросила я.

– Ну, найду что-нибудь.

– Тебе это уже не в новинку?

– Ага. Я давно путешествую.

– Очень давно?

– Ну, так…

– Так – это сколько?

– Ну, долго.

Она врала. И я это знала, и уже собралась предложить ей переночевать у нас, но тут она обратила мое внимание на дом. Теперь свет стал ярче. Он то загорался, то гас – безо всякой системы.