Андрей Кокоулин - Нея

Виктор еще постоял на углу, глядя в удаляющуюся мальчишечью спину в мешковатой полицейской форме, поморщился, посмотрел в небо.

Небо было белесое.

Когда-то в нем долго не затягивалась пробитая кораблем-ковчегом гигантская прореха, полная звездного космоса. Висела, будто окно в другой мир.

Кажется, ему было двенадцать, матери — тридцать, отцу — двадцать девять.

Невозможно представить себе уже. Все забылось, стерлось, переменилось в памяти. Ни лиц, ни слов. Прореха и осталась одна.

Он вздохнул и внезапно сообразил, что пропавшему Неграшу тогда, в День Посадки, тоже было двенадцать.

Непонятно все же, почему каждый год…

Мысль не успела оформиться — лопатки стянуло одна к другой, словно кто-то наживую, через кожу, через мышцы, через кости сшил их единой нитью; руки — и пустая, и с чемоданом — приподнялись, локти задрались вверх; хлопнулась шляпа с завернувшейся головы.

Су… — выдавил он.

Но, опять же, как можно было думать такое? Нельзя.

Что-то хрустнуло в шее.

И зачем? — оскалившись, спросил Виктор словно бы себя самого. Я буду бесполезен тебе такой. Я не смогу…

И отпустило.

Словно там — где? внутри? — поняли.

Наклонившись, он подобрал шляпу, усмехаясь, охлопал о бедро. Осторожно подвигал плечами — нет нити.

А болью кольнуло, да.

Затем он неторопливо пошел по Донной, в которой насчиталось всего шесть домов по четной стороне и три — по нечетной.

Рыжий кирпич, узкие окошки. Пыль и трава между плитками. Свет ложился ровной полосой, проскользнув между крыш.

Дом номер четыре был двухэтажным, с маленьким балкончиком и синей дверью. Часть боковой стены действительно была неровно забелена, но буквы, как кровь, все равно проступали сквозь краску.

Виктору не составило труда разобрать.

"Дом для идиотов", прочитал он. И куда денешься? Так и есть.

Он завозился с ключами.

Замок клацал, скрипел, не принимая металл. Виктор поставил чемоданчик и догадался перевернуть ключ бородкой вниз.

Дверь тут же распахнулась. Вот, не идиот ли?

Виктор хлопнул ладонью по близкому выключателю. Уворачиваясь, прыгнули по сторонам тени; резко высветлился пустой коридор с уходящей наверх лестницей, и сразу стало видно, что здесь давно не живут — пыль у стен скаталась в длинные валики, углы затянуло паутиной, светодиодную ленту на потолке покрыл налет.

Виктор подумал, что следы чужой обуви на светлом рубчатом полу, возможно, как раз годичной давности — от предыдущего следователя.

Или же Яцека.

Вряд ли кто-то еще здесь ходил. Хотя вполне могли и соседи… А убираться, полы мыть, оно, конечно, перед столичным заезжим незачем.

Виктор переступил через горки следов, вызвав некое угрожающее движение пыли в пространстве коридора, и заглянул в первую попавшуюся по пути комнату.

Кухня.

Простой крашенный стол у окна на улицу, грязная поверхность электрической плиты, пузатая дверца холодильника с отколовшейся эмалью. Битый стакан в раковине. Ладно, он, может быть, вовсе не будет питаться дома.

Во всяком случае, на первом этаже.

Дальше обнаружилась совмещенная с туалетом ванная. Пластиковые трубы, изгибаясь, уходили в пол и, переплетаясь, прорастали у ржавого душевого поддона. Полка, рамка зеркала, в которой всего зеркала — мутный кривой осколок, кран и дырчатый раструб душа выглядели сюрреалистическими вкраплениями на фоне сизо-белого, испятнавшего стены грибка.

Зрелище было отвратительное.

Нет, наверное, он не будет и мыться. Продержится как-нибудь две недели. Если делать обтирания…

Виктор расстегнул плащ, снял ботинки и встал в поддон.

От поворота вентилей кран сотрясся, зашипел и закашлял, затем под ноги брызнула ржавая вода и потекла безостановочно, меняя цвет с бурого на желтоватый.

Виктор сдвинул переключатель, и струйки забарабанили уже сверху, по шляпе, по плечам, по груди. Грибок налился ядовитым, влажным фиолетом.

Виктор медленно переступал, сплевывал набегающую в рот теплую, как моча, воду и улыбался все шире и шире, до тупой боли в губах.

Я страшно, страшно рад.

Разве можно оспорить? Невозможно. Я не рад? Рад. Почему? Потому что это ради, ради меня. И я рад.

Через пять минут наказание закончилось. Одежда, намокнув, отяжелела, поля шляпы обвисли. А ведь новая была шляпа, жалко.

Виктор постоял, в звоне капель, нелепый, мокрый, как-то не смея сообразить, что делать дальше. Хорошо, подумал, забудем. Я был не прав.

В непромокаемых карманах плаща булькало.