Андрей Кокоулин - Нея

Боль хрустнула ступней.

Виктор, зашипев, упал рядом с убегающими к далекой оградке ступеньками вокзала, затем поднялся и, скалясь, захромал дальше.

Ступеньки длились и длились, в стыках рыжел короткий травяной подшерсток, выступающий вокзальным фасадом ряд стеклопластовых дверей тянулся за ступеньками в бесконечность.

Понастроили же.

— У тебя раздвоение, дура, — тяжело выдыхал Виктор. — То ты раз в год… давайте, мол, ройте, куда пропал… А как начинаешь рыть, то сюда не ходи… здесь не гляди, слова не скажи неосторожного. Ты уж определись…

Он остановился, чтобы отдышаться.

Косо, через улицу, обнаружилась витрина кафе, за которой, наверное, в кухне, на столе у плиты еще стоит его яичница. Синтетическая и, пожалуй, как лед холодная, но черт возьми, как бы он ее сейчас…

Виктор расхохотался.

— Не так, дак эдак, да? А я все равно дойду. Доползу. Назло. Магда хорошо сказала: силы накопить, и назло. Так с тобой и надо.

Вокзал отступал, оттягивался медленно за спину, кончились ступеньки — потянулось бетонное возвышение, кончилось возвышение — повыскакивали столбики и скосы.

Виктор ковылял, от соблазна смотря под ноги.

Ну, давай же, думалось ему, врежь! Чтобы дух вон, как ты умеешь. Я же сдамся. Я могу призаться тебе, как себе — я не все выдержу.

Я не герой. Я тяжело привыкаю к геройству. Но с каждым разом я все ближе и ближе к этому состоянию.

Врежь!

У самого кондитерского магазинчика он остановился. С удивлением посмотрел на открытый прилавок и по сторонам.

Под потолком позвякивала, слепила разноцветными блистерами гирлянда. Желтые стены, полки, вешалка с пальто, повешенным за ворот.

— Эй! — крикнул Виктор. — Это Рыцев, вы где?

Ему вдруг с сосущим чувством тревоги подумалось, что его не останавливали потому, что остановили Пустынникова. Остановили окончательно и бесповоротно.

Господи, с каким облегчением дурацкая мысль лопнула от глуховатого, но вполне слышимого голоса:

— Да, да, замечательно, проходите в левую дверь.

— В левую?

— Именно. Желательно побыстрее.

Виктор миновал стеллаж с рядами шоколадных фигурок в форме земных мишек, заек, хрюшек, плоских домиков и елок. Пластиковая дверь поддалась плечу, открывшись в сплошную, кромешную темноту.

Он вошел.

— У вас здесь…

Договорить ему не дал удар по затылку.

Очнулся он сидящим на стуле.

Жесткая веревка, сплетенная из волокон пумпыха, врезалась в запястья и щиколотки. Руки оказались намертво прижаты к массивным подлокотникам, а ноги — к ножкам стула. Еще одна веревка в несколько витков фиксировала грудь и плечи.

Удачно зашел.

Нет, подумал Виктор, это точно не мое желание. Чужое. Неужели тварь теперь и такое исполняет?

Он повертел головой — небольшая полутемная комнатка, в дальнем углу — гроб рекомбинатора и утопленная в полу ванна, окна занавешены, пахнет несвежей закваской, правее от рекомбинатора — светлый прямоугольник двери.

Да, такое было в одном фильме.

Детектива, перешедшего дорогу мафиозной семье, приторговывавшей нарко-грезами, перед самой развязкой притащили убивать в примерно похожую комнатку. Только вот парень оказался геномодифицированным и первый же порез превратил его в жуткую, начанную мышцами, непобедимую тварь.

Увы, Виктор так не мог.

И его непобедимая тварь могла единственно лупить по нему самому.

Он подергался, поскреб ногтями пластик, попробовал повернуть ладони. Глухо. А ведь голос был Пустынникова. Получается…

Виктор осторожно отклонил голову назад.

Коснувшийся высокой спинки затылок вспыхнул болью, концентрировалась она с правой стороны, то есть, он вошел, и его, спятавшись сзади, шарахнули чем-то с размаха. Шишка-то, пожалуй, приличная, пульсирует и пульсирует.

Получается, Пустынников?

А зачем? Я же ни черта не знаю. Странно.

— Здравствуйте, Рыцев, — раздался усталый голос.

Со своим затылком Виктор и не заметил как Пустынников появился в помещении. Кондитер приблизился. На нем был фартук, весь в мазках шоколада, один мазок застыл на щеке.

— Зачем это? — кивнул Виктор на свои запястья.

— Я объясню.

Пустынников прихватил от окна табурет, сел на него, застыл.

— Я буду говорить тихо, — произнес он, заглядывая Виктору в глаза. — Так вам будет менее больно.

— Мне должно быть больно?

— Да. Если б я вас не связал, потом вы, возможно, убили бы себя. Или ушли.

— Чушь какая!

Пустынников шевельнулся.

— Вы же пришли за знанием? — спросил он.