Андрей Кокоулин - Нея

Логично?

Виктор убрал свалившиеся на лоб волосы, в очередной раз пожалев об отсутствии шляпы.

Вокзал рос, забирался сводом к тугим облачным связкам, переплетения балок проглядывали сквозь прорехи. По другую сторону улицы за длинным складским зданием желтел свежим песком раскоп. В такт шагам он по-крабьи, боком, сдвигался за спину, уступая место бурой траве и мертвой погрузочной платформе. Платформа кренилась, выступая надгробной плитой самой себе.

Туфли шаркали по асфальту.

Виктор подумал, что пумпышники, сборщики урожая, наверное, и обедают там, в полях, не появляясь в городе. Пусто.

Будто он один в Кратове. Неприкаянный следователь с шумом в голове и стуком давнего дела в сердце.

Интересно, чем тут занимались его коллеги? Добросовестно изучали видеоотчеты? Дохли от скуки? Собирали пумпых вместе со всеми?

Кстати, подумалось ему вдруг, а сбор пумпыха, он случайно выпал на это самое время? Связано ли исчезновение Неграша со страдой? Скорее, конечно, это необязательный атрибут, но и людей, и, соответственно, глаз тогда было бы больше…

Пусто.

Виктор добрел до кафе, в котором завтракал, сойдя с поезда. Зайти? Он мазнул взглядом по витрине. Зал был пуст, стойка тоже. Нет, не удобно. Хотя Магда, да, Магда — интересная женщина. Сильная, это чувствуется. Но его кинуло не в ее постель. Впрочем, может еще закинет. За две-то недели.

А Вера…

У него редко при встречах с женщинами возникало чувство, что с этой женщиной он хотел бы жить вместе.

С Верой — хотел.

Но даст ли эта — рад, брат, град — тварь? И захочет ли Вера уехать из Кратова? Позволят ли ей, вот в чем вопрос.

Кондитерский магазинзик в доме за вокзалом был открыт, и Виктор, подумав, вступил в его сухое, розовое нутро. На близком прилавке в два ряда лежали сладости. Зеленые, коричневые, красные. Справа — леденцы, слева — шоколадные фигурки. В центре — "медальки" печенья на россыпях белого драже.

Виктор принюхался.

Сладости почти не пахли.

— Запах — самое сложное в синтезировании пищи, — из глубины магазинчика выступил сутулый старик. — Даже мясо здесь по большему счету пахнет пумпыхом.

— Я знаю, — сказал Виктор.

— Пустынников, — подал руку старик.

— Рыцев.

Старик посмотрел на него, улыбаясь.

На нем была старая вязаная кофта, наверное, еще с Земли, рубашка и мятые брюки. Руки его, опущенные на пластик прилавка, слегка подрагивали.

— Мои конфеты тоже не пахнут, — сказал он. — Но над вкусом я поработал. От шести до девяти месяцев у меня уходит на новый вкус. Хотите попробовать?

— Не откажусь, — сказал Виктор.

— Это приятно.

Пустынников, наклонив голову, сместился к шоколаду, поднял прозрачную крышку. Сложенные щепотью коричневые его пальцы поплыли над елочками, ежиками и зайцами.

— Вот это.

Он выбрал шоколадную раковину, завернувшуюся плоской спиралью, и протянул ее Виктору. Рыцев взял, бравируя, положил в рот целиком.

— Тает плохо, — предупредил Пустынников.

— Угу.

Виктор принялся жевать.

Вкус был странный. Приторный, вязкий. Конфета прилипала к зубам и к небу. Но все же…

Виктор прикрыл глаза.

Нет, он не помнил такого вкуса. Честно говоря, он давно уже забыл, что ел не только на Земле, но и на корабле-ковчеге, запах, цвет, консистенцию.

Все забыл.

— Странно.

— Не совсем удачно, да? — Глаза у Пустынникова были тревожны. — Где-то я, наверное, не то добавил. Мне, правда, казалось, что это достаточно близко к настоящему шоколаду.

Виктор помотал головой.

— Да нет, вполне. Запить бы только.

— Это пожалуйста.

Старик ушел в боковую дверцу и вернулся со стаканом воды.

— Мне сказали, — Виктор отпил, — что о пропаже Неграша вы знаете больше, чем кто-либо здесь или в столице.

— Они правы, — просто ответил Пустынников.

Виктор отпил снова.

— Но вы не упомянуты в отчете Шумнова.

— И это так, — старик принял стакан обратно. — Я нигде не упомянут. Тем не менее, и Игорь Шумнов, и все остальные непременно приходили ко мне.

— Почему же тогда?…

Пустынников улыбнулся.

— Разве они здесь что-то решают?

— Изви… ните.

Воздуха внезапно стало не хватать.

Виктор, багровея, прислонился к стене. Затем сполз по ней ниже на ватных, подминающихся ногах. Как я рад, зараза, как рад!

Вдохнуть никак не получалось. Взгляд поплыл, расфокусировался, два растущих из одного Пустынниковых уставились на Виктора доброжелательно, но с легким сожалением.

На улицу, конечно, на улицу. Здесь — крамола. Кто же решает? Никто не решает. Наставляет, советует. Слушайся, слушайся.