Дмитрий Сергеев - Прерванная игра

Ивоун отвел взгляд: сказать ей правду у него не хватило духу. По выражению ее лица было ясно: она догадалась сама.

Беспокойство охватило всех. Молча поднимались по винтовой лестнице на галерею. Лишь оттуда можно увидеть, что происходит. Калий опередил остальных.

- Вот это да, - восхитился он. - Красотища!

Одна из стрел начатого виадука обрывалась над старым городом вблизи храма. С нее падали автомобили. Из багажников сыпались запасные части, подсобный инструмент, раскрытые дверцы беспорядочно хлопали в воздухе... Такой исход и предполагал Ивоун: тесные улочки Пираны не станут расчищать. При нынешнем техническом размахе дешевле построить новый город, чем сохранить старый. Пирана обречена стать местом свалки - автомобильным кладбищем. Он не предвидел только, насколько быстро это осуществится.

Автомобили падали чуть ли не с километровой высоты.

Одни застревали между оставшимися здесь после снегопада, другие подскакивали, точно мячики, и ударялись в стены ближних домов. Никого, кроме Калия, это бредовое зрелище не привело в восторг.

Всего над Пираной собирались провести четыре автострады. Так что сейчас над городом нависали восемь недостроенных стрел. И со всех восьми сыпались автомобили. Храм был окружен со всех сторон.

- Господи, это же кошмар, - сказала Дьела.

Ее руки в широченных рукавах шелковой сутаны выглядели изящными и хрупкими. Ивоун не мог отвести от них глаз.

- Этого следовало ожидать, - высказался Силе, морщась не то от внезапной боли в руке, не то от чувства, какое у него вызывало зрелище. Автомобильное кладбище.

Это все, на что еще пригодны старые города.

Всем было ясно, что выбраться из города немыслимо. Если бы еще автомобили падали в одно место, можно было рискнуть. Но слишком велик получался разброс. Иногда машины попадали в струю восходящего воздуха и сильно изменяли траекторию. И совсем уже как попало разлетались запасные части, баллоны и оторванные дверцы. Казалось, для них законы механики не писаны.

- Когда-то это должно кончиться, - сказала старушка Урия, испуганно глядевшая на небо.

- При нынешних темпах производства - никогда, - вслух подумал Силе.

- Господь не допустит, - возразила Урия.

Голос Силса, произнесшего последнюю фразу о темпах производства, внезапно прояснил память Ивоуна: он вспомнил, где слышал этот голос прежде. Так ведь это же Силе Сколт, тот самый Сколт, на которого год или полтора назад обрушился праведный гнев всех добропорядочных телезрителей. Даже Ивоуну показалось тогда, что журналист зашел чересчур далеко в своих выводах.

Ту передачу Ивоун запомнил. Отчасти, может быть, потому, что редко включал телевизор. Но Сколт и начал тогда необычно.

- Давайте вместе посмеемся над горячностью -молодого задиры, предложил он зрителям. - Вспомним историю двадцатилетней давности. Происходило эТо так...

Лицо сорокадвухлетнего Сколта, ведущего передачу, померкло - на экране возник молодой Сколт. Что верно то верно, он действительно был задирист и горяч. Нынешний пожилой Сколт в сравнении с ним выглядел как само спокойствие и выдержка. Что впечатление это обманчиво, зрители смогли понять немного позднее. Но в тот первый момент ощущение было именно таким.

На телеэкране прокручивали запись давней беседы семидесятилетнего старца с юным Сколтом, начинающим журналистом. Собственно, их разговор нельзя назвать беседой - скорее, словесным поединком, исход которого был заранее предрешен. Житейская мудрость старца не могла противостоять беспрерывным уколам язвительного журналиста, сразу же захватившего роль ведущего: короткими едкими репликами и даже выразительным молчанием он направлял разговор в выгодное для себя русло. Самое грустное в этой сцене было то, что добропорядочный старикашка так и не уяснил себе, сколь неблаговидную роль сыграл он в руках ловкого журналиста. Спор между ними шел о достоинствах старой и новой морали. Старичок шамкающим голосом упрекал молодежь в отсутствии идеалов, в том, что они не прислушиваются к голосу совести, и прочих смертных грехах. Он сбивался, путался, терял мысль, и Сколт без малейших усилий, одной лишь репликой, одним словом, а то и просто иронической ухмылкой сводил на нет все доводы противника.

Сцена эта оборвалась внезапно. Ивоун даже заподозрил: не помехи ли. Но оказалось нет. Эффект обрыва старой записи был учтен опытным Сколтом. На экране вновь появился он - сорокадвухлетний журналист, умеющий судить собственные ошибки и заблуждения. Верно, в подобном осуждении было и любование собой, но об этом догадывался не всякий зритель и не сразу. Подобным ходом умудренный журналист заставил зрителей поверить в свою искренность.