Сергей Малицкий: Легко (сборник)

Они вышли из машины у высоченного забора.

— Максим, ты считаешь этот способ передвижения ездой на машине?

— Купи свою машину и сравнивай.

— Свободный человек и хозяин такой машины — это не одно и то же.

— Свободный человек и пешеход — это тоже не одно и то же.

— Душа парит, а не ходит.

— Ладно. Мы на месте. Приехали. Если ты паришь, можешь считать, что мы прилетели. Нажимай на звонок.

Через некоторое время калитка в заборе открылась, и они попали внутрь.

— Макс, если этот дворец не дворец, а дача, тогда я лилипут.

— Да. Просто Тадж-Махал какой-то.

— Макс, эта Клара — законченная дура?

— Проблески сознания есть. Все-таки заарканила шефа, а он не дурак.

— Ум шефа тут ни при чем. Но ты все-таки не повторяй при ней шутку про Тадж-Махал. Тадж-Махал, кажется, что-то вроде усыпальницы. К тому же, посмертной.

Битый час он составлял различные натюрморты из шефа, Клары, долговязого подростка, сына шефа от первого брака, и различных предметов архитектуры, мебели и интерьера. Подросток с плотоядным чувством посматривал на новую мачеху и пытался прижаться прыщавой щекой к ее роскошному бюсту. После отбытия шефа с заскулившим чадом по неотложным делам натюрморт уже составлялся из молодой хозяйки, ее бесчисленных туалетов и прекрасных частей ее сытого тела. На четвертой пленке он сказал, что у него скрутило живот, вызвав этим заявлением жалостливое участие Клары, и заперся в туалете. Через десять минут объявил, что чувствует признаки дизентерии или легкой формы холеры и, посоветовав не пить сырую воду, двинулся к калитке.

— Ты куда? — с ужасом поймал его на выходе Максим, вытирая бисеринки пота со лба и застегивая невесть как расстегнувшуюся рубашку. — Шеф же велел дождаться.

— Он мне не шеф. К тому же, я свое дело уже сделал.

— Идиот. Она же тебя хотела.

— Она хочет в принципе. Я ей взаимностью ответить не могу. Точнее, не хочу. Так что бросайся на амбразуру. Но не грудью. Вот тебе презервативы. Хоть раз в жизни почувствуй себя заместителем босса в полной мере.

— Васька. Я не узнаю тебя.

— Может, это и не я? У тебя есть зеркало? Хотя, какое у тебя зеркало…. Да! Не забудь самое главное!

— Что?

— Женщина любит не только ушами.

— Да. Это я… А… Привет… Как слышишь, не поменял… Рассчитывал на твою помощь… Это я тоже понял… Остаться друзьями?… А мы разве ими были?… Сказать тебе что-нибудь плохое о самом себе? Даже не знаю… Изнутри все кажется вполне симпатичным… И в зеркале тоже… Лучше не стоит… Даже раз в месяц… Ничего. Срастется… Представь себе, что тоже звоню кому-то, кому на меня, может быть, глубоко наплевать. Я же не лишаю себя жизни. Нет… Я никому не звоню и никого не люблю. Все.

Прекрасное ощущение утра свободного человека. Яркое солнце на стенах и на одеяле. Состояние организма, как на мысе Канаверал перед стартом. Либидо снято с предохранителя. В холодильнике — удачный выбор нового поколения. Бумажник не страдает от ожирения, но и от истощения тоже. Одежда проста, дорога и элегантна, а значит, перманентно модна. И легкая светлая тоска все там же. На шее, как тесное ожерелье. Мужчина, если он не людоед, не носит ожерелье? Тогда как цепь. Тем более что по ощущениям сейчас актуально именно это. Что? Захотелось разбавить утомительную череду воскресений парочкой понедельников? Запросто. Какие планы? Во-первых, отправить по почте на расконспирированный адрес фотографии. Этот сумасшедший гений в гипсе сотворил чудо. Отчетливое, почти голографическое изображение сквозь неуловимую дымку. Молодец, старик. Пусть. Пусть посмотрит на себя его глазами. Во-вторых, позвонить Максиму. Ради шутки попросить вернуть неиспользованные презервативы. В-третьих, позвонить папке, должен уже прибыть со своей дачи. С настоящей маленькой дачи. В-четвертых, увидеть ее, увидеть ее, увидеть ее…

О чем он говорил с ней? Да и говорил ли он с ней? Ну, конечно. Где-то часа в четыре, под утро, когда она слетела с постели, как опавший лист соскользнула с его плеча и сделала чай. Она закуталась в плед, стала меньше ростом, что-то говорила, а он слушал, не слыша слов. Он пил ее голос так же, как пил до этого ее тело, медленными глотками, перекатывая под языком. Он слушал ее голос и убеждал себя в том, что все происходящее с ним это бред, сумрак, туман, что унесется утренним ветром, растает без следа. Он говорил себе, что никакого смысла в его неизвестно откуда взявшейся сердечной боли нет. Он говорил себе, что есть женщины прекраснее в тысячу раз, что есть женщины, которые готовы беззаветно любить его по одному намеку возможности ответного чувства. Он говорил себе еще что-то и понимал, что пытается убедить себя в невозможном. В том, что то, чего он боялся всю свою жизнь и чего хотел всю свою жизнь, случилось. Что наступил он на назначенную ему мину, придавил взрыватель и уже разлетается миллионами счастливых и несчастных осколков, наполняя собой вселенную. Он говорил еще что-то, смотрел на нее и, понимая, что ближе и роднее этого бесконечно далекого от него человека у него нет, вдруг заплакал. Слезинка выкатилась у него из глаза и застыла на щеке. Господи. Он же не плакал никогда в жизни.