Урсула Ле Гуин - Инженеры Кольца

— Я вам верю, — произнес обитатель чужой планеты, с которым я был наедине, и, казалось, так глубоко погрузился в свою чуждость, что я посмотрел на него с изумлением.

— Боюсь, что Аргавен тоже вам верит. Но не доверяет вам. Отчасти потому, что потерял доверие ко мне. Я ошибся, был неосторожен… Я тоже не имею права на ваше доверие, потому что подвергаю вас опасности. Я забыл, кто такой король, забыл, что в глазах короля Кархид и он — нечто единое и неделимое; забыл, что такое патриотизм и что именно он, король, по определению является совершенным, безупречным идеальным патриотом. Скажите мне, господин Ай, знаете ли вы по своему личному опыту, что такое патриотизм?

— Нет, — ответил я, пораженный силой проявления этой незаурядной личности, внезапно сосредоточившейся на мне. — Не думаю, разве что под патриотизмом вы понимаете любовь к родному краю. Это чувство знакомо.

— Нет, когда я говорю о патриотизме, я не подразумеваю такое чувство, как любовь. Я думаю о страхе. О страхе перед тем, что чуждо. О страхе, который выражается политикой, а не поэзией. Ненависть, соперничество, агрессия. Этот страх растет в нас, он разрастается год от года. Мы зашли по нашему пути слишком далеко. И вы, пришелец из мира, возвысившегося над понятием национальности сотни лет тому назад, пришелец, который не совсем понимает, что я имею в виду, и который указывает нам новый путь… — Он замолчал и через минуту продолжил, снова спокойный, прекрасно владеющий собой, любезный.

— Это из страха я отказываюсь поддерживать ваше дело перед королем. Но не из страха за себя, господин Ай. Я не действую из патриотических побуждений. Есть ведь на Гетене и другие народы.

Я не знал, к чему он клонит, но был совершенно уверен, что дело здесь в чем-то ином, не в том, что следовало из его слов. Из всех мрачных, темных, загадочных и скрытых душ, которые я встречал в этом угрюмом месте, его душа была самой темной. В мои намерения вовсе не входило позволить втянуть меня и запутать в каких-то лабиринтах, и я промолчал. Через минуту он осторожно продолжал:

— Если я вас правильно понял, ваш Экумен служит интересам всего человечества. Вот, например, предположим, что орготы, жители Оргорейна, имеют богатый опыт подчинения местных интересов всеобщим, а у кархидян такого опыта нет вообще. Коренные жители Оргорейна, его автохтоны, — люди преимущественно здравомыслящие, хотя и не блещут интеллектом, а в то же время король Кархида не только безумен, но к тому же еще и глуп.

Было ясно, что лояльность Эстравену не присуща.

— В таком случае, должно быть, ему нелегко служить, — сказал я, чувствуя внезапный приступ отвращения.

— Я не уверен, служил ли я когда-нибудь королю, — сказал королевский премьер-министр, — или имел ли я когда-нибудь такое намерение. Я не слуга никому. Человек должен отбрасывать свою собственную тень…

Удары гонгов на башне Реммы пробили шесть часов, — полночь, что я использовал как удобный предлог распрощаться. Когда я надевал в холле шубу, Эстравен сказал:

— Я не уверен, что такой случай представится мне в скором времени, потому что вы уедете из Эргенранга (откуда у него такое предположение?), но я верю, что наступит такой день, когда я смогу задать вам еще множество вопросов. Мне хотелось бы узнать от вас еще об очень многом, особенно о вашей «мыслеречи», вы успели о ней только упомянуть.

Его интерес казался совершенно искренним. Он был бесцеремонен, как бесцеремонны все сильные мира сего. Его обещания помочь мне тоже выглядели искренними. Я сказал: конечно, разумеется, когда только ему будет угодно, и это был конец вечера. Он проводил меня через сад, припорошенный тонким слоем снега, под сиянием огромной, тусклой медно-рыжей луны. Когда мы вышли из дома наружу, меня охватил озноб — было гораздо ниже нуля.

— Вам холодно? — с вежливым удивлением осведомился хозяин. Для него, разумеется, это была ласковая и теплая весенняя ночь.

Уставший и подавленный, я ответил ему:

— Мне холодно с того самого дня, когда я высадился на этой планете.

— Как вы ее называете, эту планету, на вашем языке?

— Гетен.

— Вы не дали ей своего названия?

— Первые исследователи назвали ее Зима.

Мы остановились под аркой узкого проема в стене, окружающей сад. Снаружи дворцовые здания выглядели, как сплошная темная заснеженная масса, то тут, то там освещенная на разной высоте золотистыми бойницами окон. Стоя под узкой аркой, я посмотрел вверх и спросил себя, был ли и этот замковый камень поставлен на костях и крови. Эстравен попрощался и вернулся обратно в дом. Он никогда не был излишне словоохотлив при встречах и прощаниях. Я ушел через тихий дворцовый двор и узкие улочки Дворца, скрипя сапогами по свежевыпавшему и сияющему в свете луны снегу, и по глубоким ущельям городских улиц добрался домой. Было мне холодно, чувствовал я себя неуверенно, со всех сторон окруженный вероломством, одиночеством и страхом.