Михаил Шаламов - Эстафета

Стервятник был неважным летуном. Зато он мог подниматься над горами и долго планировать, экономя силы. "Сам себе я теперь дельтаплан", - невесело шутил в эти минуты Стас. Но вскоре он привык к новому телу и от всей души упивался полетом.

Уже на следующий день возникла проблема пищи. Конечно, Стас не раз видел на земле падаль, но надо ли говорить, что аппетита она в нем не возбуждала. А есть хотелось нестерпимо. Коваль попробовал охотиться, но для этого неуклюжее тело стервятника не было приспособлено. Каждый раз добыче удавалось скрыться.

И тогда Стас сплоховал. Он заметил в редкой кроне разлапистого дерева, среди лиловых цветов, несколько незнакомых еще ему не очень крупных тварей, спланировал на них, схватил... и понял, что оказался в ловушке.

Животные ворочались в липкой слизи на толстых ветках дерева, словно мухи в липучке, наматывая на прозрачные свои крылья толстые нити клейкого сока. Коваль попытался взлететь, но почувствовал мертвую хватку дерева. Огромным усилием воли Стас сумел побороть в себе инстинкты и не сопротивляться.

Если поразмыслить - его положение было не так уж и безнадежно. Его соседям, чьи веретенообразные тела и крылья были густо облеплены слизью, приходилось гораздо хуже. Слизь окутывала и душила их. У Коваля же в липучку попали только ноги и одно из крыльев. Решив пожертвовать крылом, он еще плотнее прижал его к коре дерева, с усилием вырвал из плена лапы и поставил их на кожистую перепонку. Потом рванулся, прыгнул вниз головой и повис на крыле в десятке метров над землей. Потом, сжав зубы от боли, резал клешней перепонку. Потом камнем упал вниз.

Он пробовал ползти, волоча за собой обломок крыла, но болели сломанные ребра, а к липким еще лапам приклеивались кучи всякого мусора. Поэтому он даже обрадовался, когда с высокого, похожего на сосну, дерева, к нему опустилось пушистое существо с ехидной лисьей мордочкой и осторожно стало приближаться к нему, скаля мелкие острые зубы.

Снова болело горло. Матрица была великовата для этого тела, и Ковалю пришлось долго привыкать, обживаться внутри этого существа. Но вот период адаптации позади.

То собирая в комок, то с силой распрямляя, Стас бросал свое сильное тренированное тело с дерева на дерево. Тело не знало усталости. Еще ни разу в этой жестокой эстафете он не шел к цели с такой скоростью. Таяли за спиной километры. Коваль замедлял бег только затем, чтобы схватить за крыло какую-нибудь птицу, наскоро перекусить и с новыми силами продолжить гонку.

Это был веселый зверь. В его памяти жили образы многочисленных друзей и подруг, с которыми он проводил шумные ночные игрища, увлекательные спортивные охоты, купался в холодных лесных ручьях. Это был умелый зверь. Длинным острым когтем мизинца он мог вырезать затейливый узор на палочке, которую принято дарить другу при расставании. Ковалю он нравился, и астронавту было странно, как это земные колонисты умудрились проглядеть на планете разум. Да еще не одну, как на земле, а целых две расы аборигенов.

Разум... Коваль поймал себя на том, что сейчас он впервые в жизни задумался о том, что это такое. Почему разум объединяет таких, на первый взгляд, чуждых друг другу существ: человек, Зорро, этот безымянный зверь... И кто теперь сам Стас? Что осталось в нем человеческого, кроме памяти? И можно ли считать человеческим сознание, заключенное в электронном содержимом трансферматрицы? Ответов на эти вопросы у Коваля не было.

На опушку леса зверь вылетел неожиданно и для себя и для ушедшего в свои мысли человека. Ослепленный хлестнувшей по глазам дикой яростью солнечного света, он прыгнул с разгона на отдельно стоящее сухое дерево... и безжизненно повис, пронзенный длинными шипами лап чудовищного богомола.

Матрица сидела глубоко под толстым хитиновым панцирем. При каждом движении она причиняла Стасу тупую сосущую боль. Коваль ослабил хватку и выронил из лап тельце зверя. Рыжим безжизненным комком упало оно в траву... Коваль неумело шагнул членистыми ногами-ходулями и повернул голову в сторону равнины.

Километрах в пяти от него стояли серые бункеры поселка. Через четверть часа гигантский богомол ступил на горячий бетон прокаленной солнцем улицы.

Теплый ветер гнал под ногами струйки легкого песка, тонкого, как пыль, и слегка зеленоватого. Шурша, они играли с проросшими сквозь бетон пучками травы, скатывались на обочину и обдували ломкие стволы когда-то заботливо привезенных с Земли, а теперь засохших без хозяйского ухода яблонь. Слепые окна покинутых зданий равнодушно смотрели на Коваля с двух сторон. Хлопал по ветру большой лоскут пластика, зацепившийся за дверную ручку ближнего дома. Решетчатый конус антенны на крыше маяка Стас заметил сразу, подковылял, сходу подцепив мощной шипастой лапой, сорвал с петель дверь и, со скрипом нагнувшись, просунул голову в дверной проем.