Орсон Кард - Проклятие бессмертия

— Она красивая? — спросил Амаса, пораженный тем, с каким благоговением эти грубоватые и непочтительные люди говорят о царице.

Слуги со смехом ответили, что царица похожа на гору, на луну и даже на целую планету.

Но вдруг на голову старой служанки села бабочка, и смех мгновенно стих.

— Бабочка, — зашептались слуги.

Глаза старухи затуманились, и она сказала:

— Знай, блаженный Амаса: для тех, кто способен видеть, царица восхитительно прекрасна.

— Слышите? — перешептывались слуги. — Бабочка говорит с новеньким, который явился сюда нагим.

— О блаженный Амаса, из всех святых, что являлись сюда из большого мира, из всех мудрых и изможденных душ ты самый мудрый, самый изможденный и самый святой.

Слушая голос бабочки, Амаса трепетал. Он вдруг вспомнил, как перебирался через Экдиппскую пропасть, чувствуя, что в любую секунду она может разверзнуться и поглотить его.

— Мы привели тебя сюда, чтобы спасти ее, спасти ее, спасти ее, — говорила старуха, глядя в глаза Амасы.

Тот покачал головой.

— С меня достаточно подвигов, — сказал он.

Изо рта старухи хлынула пена, из ушей потекла сера, из носа — слизь, глаза переполнились сверкающими слезами.

Амаса протянул руку к бабочке на голове старухи — к хрупкой бабочке, доставившей несчастной служанке столько страданий. Он взял бабочку в руку, сложил ее крылышки, прикрыл левой рукой и… раздавил! Раздался громкий хруст, точно надломился прутик, но из бабочки не вытекло ни слизи, ни раздавленных внутренностей. Она была сделана из чего-то прочного, как металл, но ломкого, как пластик. Между половинками мертвой бабочки заплясали электрические искорки и быстро погасли.

Старуха упала. Слуги осторожно вытерли ей лицо и унесли. Никто не заговорил с Амасой, только старший конюшенный ошеломленно поглядел на него и спросил:

— И с чего это тебе захотелось жить вечно?

Амаса пожал плечами. Как он мог объяснить, что просто решил облегчить страдания старухи и поэтому убил бабочку? К тому же его отвлекло странное жужжание в голове. Там словно щелкали крошечные переключатели, открывались и закрывались крошечные задвижки, а микроскопические контакты без конца меняли свою полярность. Перед глазами мелькали картины, но он не успевал к ним приглядеться.

«Теперь я вижу мир глазами бабочки, — подумал Амаса. — А громадный механизм, который называется разумом Иерусалима, видит мир моими глазами».

Серый в ожидании замер у окна. Здесь! Каким-то чудом (не важно каким) он это понял. Он знал, что рожден для этого мгновения, что цель всей его жизни — по ту сторону окна. Он был голоден, но сейчас не время было отвлекаться на добывание пищи. Его разбухшая тычинка дрожала от вожделения. Серый знал: нынче ночью он удовлетворит свои желания.

Он терпеливо ждал у окна. Солнце спряталось, небо потемнело, но он продолжал ждать. Погасли последние лучи света. Внутри было тихо. Серый скользнул в темноту и осторожно двигался до тех пор, пока его длинные пальцы не нащупали каменную кромку. Он стал заползать внутрь, а разбухшая тычинка тащилась между ног; шершавый камень больно царапал ее. «Уже скоро, — твердил себе Серый. — Уже скоро».

Он двигался к гигантской живой горе, вздымавшейся среди простыней. Гора дышала. Ее дыхание было судорожным и частым; глыбы, которые были ее грудями, с трудом вздымались и тут же опадали. Но Серый не думал об этом; он полз по стене, пока не оказался над головой живой горы. Ее мясистое лицо не вызвало у него интереса, его интересовало лишь то место у ее плеч, где простыни, одеяла и покрывала лежали не так плотно. Там были щели, ведущие под одеяла. Складки простыней чем-то напомнили ему древесные листья. Серый прыгнул на кровать и юркнул в щель.

Да, это тебе не камень! Серый елозил из стороны в сторону, нигде не находя твердой поверхности, за которую мог бы зацепиться. Тычинка вздрагивала; он чувствовал жжение и покалывание, изнутри уже сыпались крупинки пыльцы. Нельзя медлить, нельзя останавливаться только потому, что ему трудно передвигаться.

Серый из последних сил полз по узкому проходу между мокрым от пота телом и белой стеной простыней. Вперед, только не останавливаться! Кое-как он перебрался через огромную ветку и вдруг понял, что достиг цели. Пора! Да, пора. Вот он, великолепный цветок, готовый распуститься. Цветок призывно раскрыл свой пестик. Цветок ждет его!..

Серый прыгнул и приник к телу горы, как в давние времена приникал к ветвям своих огромных жен-деревьев, а позже приникал к безжизненному камню. Едва проникнув в пестик, тычинка запорошила его стенки пыльцой… Дело всей жизни Серого свершилось. Когда тычинка выбросила последние крупицы пыльцы, Серый замертво упал на простыню.