Роман Подольный - Легкая рука

— Ну, это уж вы чересчур! — воскликнул американец.

— Хватили, батюшка! — эхом отозвался князь. — О выводах еще говорите! И у фантазии должны быть пределы, господин Лобачевский!

Еще с порога он закричал:

— Дождались! Наконец-то дождались!

Правитель повернулся к вошедшему и спросил голосом, в котором звучали тревога и радость, но больше все-таки радость:

— Слухи подтвердились?

— Да, да, да! Если бы ты своими глазами увидел эти огромные корабли, тяжелую сверкающую одежду, огромные глаза…

— Они и вправду похожи на нас?

— Не совсем, конечно. Лица другие. Но ошибиться нельзя: они люди. Прав был великий Чен-ок. А как они мудры и добры!

— Мудры — неудивительно, будь по-иному, мы бы первыми достигли их владений. Но вправду ли они добры? Не все наши мудрецы ждали хорошего от такой встречи.

— Наши мудрецы! Чего они стоят теперь? Пришельцы поднесли свои дары тем, кто встретил их, и радостно приняли ответные подарки. Они говорят нам о том, что люди должны любить и почитать друг друга. Их мораль требует прощать даже тем, кто тебя обижает. Вот так! А как много они знают! И всем, всем обещают с нами поделиться: и моральным своим учением и знаниями.

— Я счастлив, что дожил до этой минуты! — правитель встал. — Я сам приму гостей. Как зовут их вождя?

— Кортес.

…Император ацтеков Монтесума ждал теперь испанцев со спокойным сердцем.

Бывают же нелепые семьи! Вот и эти супруги ссорились да ссорились — из-за ее расточительности, его безалаберности, надменности ее родни, легкомыслия его брата, из-за друзей и знакомых, книг и газет. Месяцами друг с другом не разговаривали; заговорят же — так хоть святых вон выноси. А дети-то какие могли в этом аду вырасти… Бессмысленный брак!

Сплетники утверждали, будто Сергей с Надеждой только раз и смогли друг с другом договориться — о собственной свадьбе. Сплетники ошибались. Супруги дружно решили отдать Сашеньку в Лицей.

Город был небольшой, но гордый, и люди в нем жили гордые. Городу была обещана вечная слава, и горожане твердо в нее верили. Только не знали, что принесет эту славу: стихи Юлия, картины Максима или воинский дар молодого Камилла…

На Везувий жители Помпеи не рассчитывали.

Город был серым, и день, и настроение — все было серым, как пепел, падавший с моей сигареты в чашечку с недопитым кофе. И кофе тоже был уже серым…

Командировка не удалась. И у человека, который сидел напротив меня в гостиничном буфете, дела тоже не блеск. Сигарету за сигаретой мусолит. Чуть начнет, гасит, задумается, новую тянет.

— Вы чем-то расстроены? — спросил я.

Он поднял крупную голову с огромным, почти квадратным лбом. Маленькие острые глаза почти физически оттолкнули меня. Я смутился и растерялся.

— Извините, не хотел.

— А! Вы правы. Давайте жить по Уитмену: если тебе захотелось поговорить с незнакомым человеком, почему бы тебе этого не сделать? Виктор.

— Николай, — ответил я, поняв, что это он представился.

— Значит, оба победители. Один по-латыни, другой по-гречески. Что же, полутезка, пойдем-ка ко мне в номер? Захватил я с собой банку растворимого кофе, не чета здешнему.

…В первые полчаса я успел рассказать о своих злоключениях с заводом-поставщиком. Раньше конца квартала станков не дают, а мы когда свой план выполнять должны, интересно!

И главное, директор у них такой вежливый, спокойный, все объясняет логично, последовательно, поневоле веришь. Мне мой директор по междугородному кричит, чтоб того за глотку брал, а при нем даже голос повысить неудобно.

Нет, раньше хорошо было: держали специальных толкачей, те свое дело знали, и старшие инженеры на месте сидели, а не валандались без толку…

Я передохнул и выжидающе посмотрел на собеседника, точнее — слушателя. Давно пора было ему начать высказываться.

— Что у вас-то? Тоже оборудование не дают?

— А! — Он махнул рукой. — Если бы. Дают! В том-то и беда, Коленька. Никуда мне не деться теперь — надо эксперимент ставить.

— Физик?

— Хуже того — экспериментатор, — он вздохнул.

— Кокетничаете? — усмехнулся я.

— Нет. Увы. Рад бы.

— Хотите менять профессию?

— Не хочу. Но, может, придется. Думал об этом, когда вы со мной заговорили.

— А что, неудачи, что ли? — Я окинул взглядом его поношенный пиджак, дешевенькую рубашку, пузырившиеся на коленях брюки. — У вас ведь, слышал, если в тридцать не кандидат, а в тридцать пять не доктор, так уже за бездарь держат.