Дмитрий Поляшенко - Тени у порога

Лядов сидел за длинным столом в конференц-зале, сжимая стакан с давно потеплевшим соком, и неподвижно глядел сквозь столешницу. На всем этаже горел яркий свет. В голове иголкой по заезженной пластинке разматывалась последняя неоконченная глава, натыкалась на «я медленно обернулся» и вновь прыгала в начало. Надо было как-то отвязаться от прилипчивого видения.

Он с удивлением посмотрел на стакан с соком. Поднялся и заказал бутылку вина. Того самого, что они пили на Камее и которое было весьма популярно в XX веке в определенной культурной среде.

Он долго бродил меж стеллажей — ему так и хотелось сказать «у подножия стеллажей», — держа стакан в ладонях, пригубливал терпкое сладкое вино и старался ни о чем не думать. Вино ассоциировалось со всем хорошим, что они повстречали на негостеприимной Камее. Дружба, преодоление настоящих опасностей, настоящая романтика. На мгновение даже почудился запах костра. Как бы пресытившийся симуляторами народ не подался в подобные самоволки.

Лядов прилег на пол, осторожно положив голову на стопку книг. Поставил рядом стакан. Думал, скользя глазами по корешкам еще не читанных, ждущих своей очереди томов. Осталось немного. Штук двести.

Надо сказать, что «отмеченных» рукописей в процентном соотношении было меньше, чем «отмеченных» книг. Многие неизданные авторы грешили сырой логикой произведения, сводящей на нет цельность общего замысла. Вместо пряжи с красивым рисунком получался комок разноцветных нитей. Такие произведения Лядов не «слышал», едва начав читать. Чтобы удостовериться, представляет книга ценность для проекта или нет, приходилось читать целиком. Сверкнувшие было находки терялись за неожиданными, совершенно ненужными поворотами сюжета, которые в свою очередь так же не имели логического развития. Несколько рукописей пришлось отвергнуть, хотя у авторов имелся потенциал, который Лядов называл изотропным. Надо было просто подольше посидеть над рукописью и никуда не торопиться, дабы авторское ощущение выбрало одно русло, застыло конкретной отливкой, а не растеклось наспех шлепнутым блином.

Одна отвергнутая рукопись особенно врезалась в память, но по причинам иного плана. Написанная простым карандашом в амбарной книге скотником совхоза «За коммуну!» деревни Забабахино, вещь брала за живое. Страницы были прожжены во многих местах, испещрены кругами от донышек мокрых сосудов, на полях наряду с рисунками звездолетов и женских профилей, чужой, не авторской рукой были написаны матерные слова и нарисованы рожицы чертей, а некоторые слова в тексте той же чужой рукой были перечеркнуты и заменены на народно-альтернативные. Рассказывалось в этом произведении о том, как зловредные замудяне с Сатурна решили похитить орденоносную свиноматку с целью коварно изменить ее генетический, код, дабы после захватить Землю, проникнув в тела людей через шашлык. Почти воплощенный бесчеловечный замысел рухнул, когда санэпидстанция нагрянула с проверкой в придорожное кафе, где жарилась первая партия генетически измененного шашлыка. Никто дьявольского жаркого отведать не успел, так как кафе было немедленно закрыто в связи с вопиющими нарушениями норм гигиены, невзирая на попытку хозяина кафе дать взятку. Короче, Землю спасла антисанитария и верность служебному долгу.

Лядов нащупал бокал, приподнял голову, хлебнул вина и улегся снова.

Профессиональные авторы писали более гладко, но иногда за плохо пригнанными эпизодами Лядов видел крепко свинченный каркас, который видеть совсем не полагалось. То ли автор спешил, то ли разочаровался в сюжете, но уже не мог остановиться — договор ли с издательством над ним висел, либо писать стало привычкой.

Допив вино, Лядов уснул прямо на полу, свернувшись калачиком, сунув ладони под мышки, со стопкой книг под головой.

Утром он с удивлением обнаружил, что помнит большие куски, даже целые главы из прочитанных книг. Не загромождая память, тексты легко появлялись откуда-то, стоило подумать о произведении или авторе. Это было очень удобно. Лядова не занимала мысль, откуда пришло такое умение. Возможно, сказалось долгое нахождение среди книг, или, быть может, события последнего безумного месяца включили какие-то скрытые ресурсы, или с памятью произошло что-то иное — ему это было не важно.

Отныне он мог мгновенно сравнивать весьма пространные куски текстов, искать пропущенные в первом прочтении смысловые слои, почти не обращаясь к бумажным страницам. Сложный маршрут прогулок по этажу в лабиринте сплошных книжных полок оборачивался молниеносным перечитыванием сотен томов. Он не мог дословно цитировать всю книгу, конечно, но чем качественнее был текст, тем четче вырисовывалось облако образов и смыслов. Каждому произведению была присуща своя уникальная форма.