Анатолий Бурак - Рыба в воде

Сильвестр Сталлоне о Бриджитт Нильсен:

До: "Эта северная блондинка - олицетворение женственности. Она

заставляет дрожать мои колени".

После: "Я был слеп. Она обманывала меня - даже с моим другом

Шварценеггером. Я чувствовал себя каким-то мусором".

Барт Рейнолдс о своей бывшей жене Лони Андерсон:

До: "Как только я ее увидел, сразу решил жениться на ней. Я никогда не был счастливее. В первый раз за тридцать лет я нашел свою тихую пристань".

После: "Наш брак был бессодержательной, пустой оболочкой. Мы только играли в счастье - это наша профессия".

Она: "Он был моей жизнью. Он же ее и разрушил".

Клинт Иствуд о своей бывшей жене Сандре Локе:

До: "Она - суперпартнер. Она очень обаятельна и слишком уж хороша для меня. Я чувствую, что сердце её бьется только для меня".

После: "Я перестал строить воздушные замки. Я глубоко разочарован. Два ее аборта - это ложь. Она хочет два миллиона".

Миа Фарроу о Вуди Аллене:

До: "Когда мы познакомились, я была одинока. Мы жили так счастливо, что в это почти невозможно было поверить".

После: "Я сожалею о том дне, когда его впервые встретила. Надеюсь, что больше никогда, никогда, никогда его не увижу!"

Он: "Я сейчас жалею о самом первом обеде".

Шарон Стоун о своем экс-любовнике Дуайте Юкяме:

До: "Он невероятно обаятелен, сексапилен, очень темпераментный. Он

доставляет дьявольское удовольствие. Мы любим друг друга днем и ночью".

После: "Он свинья. Грязный бутерброд с отбросами лучше, чем эта

пустышка".

Джоан Коллинз о своем четвертом женихе Петере Хольме:

До: "Он невероятно сильный, очень цельная натура. Я восхищаюсь им так, как никем прежде".

После: "Петер был самой большой ошибкой, которую я сделала в своей

жизни. Я была слепа. Я больше никогда не выйду замуж".

О, лопнувшие надежды... Да уж, когда любовь проходит, "мышонок" вдруг становится "коровой". Так что, ничего нового этот местный шаман не изобрёл. Только что вот доводить дело до смероубийства... Ведь многие люди любят друг друга, и ненавидят друг друга, но вот за нож берутся единицы. Или вот так, камнями.

Да уж, права древняя китайская мудрость, гласящая, что "не все люди есть в зверях, но все звери есть в людях".

Видимо, занятый всеми этими мыслями, я что-то такое надумал и отдал неверную команду, так как бот явно вёз меня куда-то не туда.

Внезапно накатили облака, и я невольно засмотрелся, поражённый причудливой игрой открывшейся мне эфемерной картины. На какое-то краткое мгновение почудилось, что перед глазами у возникла огромная воронка, с торчащими по краям зубами. Словно исполинский водоворот, вращаясь, обнажил подводные скалы, годами не видящие открытого дневного света.

Поняв, что пролетаю над горами, я приказал катеру зависнуть и снизиться. Поначалу, погрузившись в это рваное марево, почти ослеп, но вот, по мере уменьшения высоты, облачный покров таял, и становилось светлее.

Развернувшаяся перед взором панорама была впечатляющей и величественной. Горы, к которым с малых лет был не равнодушен, стояли подо мной исполинским монументом, олицетворяющим величие дикой природы. Нетронутой, первозданной. И в этом спокойном и непоколебимом величии мне вдруг почудилась насмешка. Злая ирония над всей суетой, над тщетностью наших усилий и даже лёгкая улыбка, адресованная самому Богу Хроносу, с кем в последнее время мы, как будто, перешли на ты.

Вершины, показавшиеся мне сверху зубьями какого-то исполина, теперь были скрыты облаками. Они плотным пологом укутали небо над головой, по мере снижения становясь всё более эфемерными, тающими в более тёплом воздухе, словно пух сахарной ваты на языке у лакомки. Их причудливая вязь, выворачиваясь удивительными клубами, навевала какие-то смутные образы, тут же растворяющиеся на краю сознания лёгкими миражами.

В трещинах жили чёрные тени и, помимо воли, они казались мне живыми. Какими-то сказочными симбионтами, порождёнными этим первобытным и грандиозным величием. И, всё же, это были лишь тени. Миражи, большей частью навеянные моим воображением. И, стоило на мгновенье отвести взгляд, как они тут же распадались на составляющие, отступали в глубину разломов чтобы, впрочем, тут же вновь сплестись в причудливую вязь мифических существ, живущих у порога далёких и манящих ледяных вершин.

А ниже шумело море. Привлечённый шумом я опустился к самой кромке прибоя. Волны, пенясь крутыми барашками, разбивались об отвесные скалы. Исполинские, крутобокие, в белых шапках пены, они тоже представлялись мне живыми. С упругими боками, слегка податливыми, и скользкими на ощупь.