Александр Полещук - Падает вверх

— «Бочка»! «Бочка»! Видели?

А в это время два самолета стали приближаться друг к другу, и оба разом закрутились в «мертвых петлях» и переворотах, пока один из них не вошел в «штопор» и, чуть не врезавшись в летное поле, выравнялся у самой земли и ушел вдаль.

Парад стал мне понемногу надоедать, и я занялся поиском развлечений. В одном из углов квадратной площадки висел огромный литой колокол. Это был церковный колокол, потому что на нем были отлиты какие-то кресты и святые с обручами сияний на головах. Колокол был темный, матовый, и только в одном месте была светлая царапина, по которой было видно, что на самом деле он из меди или бронзы. Внутри колокола висел язык. Тяжелый, с круглой шишкой на конце, сквозь дырочку которой была продета проволока. Мне неудержимо захотелось послушать, как звенит этот колокол. Но это, вероятно, специальный военный колокол? Это он раньше «тиликал» в церкви, а здесь он выполнял какую-то важную роль…

Я взглянул вниз. Откуда-то сбоку к ангарам подлетали самолеты. Военные, сбившись в тесную группу, о чем-то оживленно спорили. По полю медленно ехала санитарная машина с красным крестом. На меня никто не обращал внимания. «А что, если я придержу одной рукой колокол, — мелькнуло в голове, — и тихонько дотронусь языком до стенки колокола? Ведь если зажать в руке велосипедный звонок, то он не звенит, а трещит, вот меня никто и не услышит».

Я подошел к колоколу, охватил его рукой и чутьчуть толкнул тяжелый его язык. Он неожиданно легко качнулся, но не коснулся стенки. Я повторил попытку, и тогда вдруг над летным полем и ангарами, самолетами и пилотами, над всем миром раздалось звучное басистое «бамм»… Я так растерялся, что не сразу поймал проволоку, привязанную к языку колокола, и вновь раздалось еще одно «бамм», а там еще и еще… Я присел на корточки под колоколом, и если бы смог провалиться куда-нибудь глубоко под землю, то немедленно сделал бы это. В страхе я приблизился к перилам и выглянул. В мою сторону смотрели все, все, кто был на поле, и внизу, под башней, в мою сторону смотрел, высунувшись из окошка, шофер машины с красным крестом, казалось, что сами ангары повернулись ко мне и, поблескивая стеклянными глазами-очками, вопросительно уставились на меня. Внизу послышалось:

— Кто на вышке? Какой-то мальчик? Чей мальчик? Снять сейчас же!

— Я сам! — закричал я. — Я сам!

Я быстро вылез на железную лесенку, но мне навстречу уже поднимался высокий пилот в кожаном шлеме.

— Слезай, чертенок! — крикнул он мне. — Только спокойней, не свались!

И в эту секунду я понял! Я понял, что мой «вечный двигатель» может летать! Ну, конечно же, его достаточно поставить вертикально, и тогда сила, действующая снизу, станет больше той, что сверху, и моя стальная груша взлетит на воздух быстрее самолета и выше самолета! Это точно…

Я больше ничего не замечал и не слышал. С серьезным лицом вышел из двери здания, даже не обратив внимания на то, что меня «как маленького» ведет за руку высокий пилот. Командиры перед нами расступились, и меня подвели к высокому военному с большой, как лопата, черной курчавой бородой. Он был похож на былинного богатыря и резкими рублеными чертами лица, и густыми бровями, и шириной плеч. Он, видимо, был главным, потому что пилот подвел меня прямо к нему и, отдав честь, сказал:

— Звонарь доставлен, товарищ командующий!

— Как же это ты? — спросил меня бородач. — Ведь колокол аварийный, ты понимаешь, что это значит?

Я помотал головой.

— В этот колокол бьют только тогда, когда нужно известить людей об аварии… Вдруг загорится в воздухе самолет, не раскроется парашют у парашютиста, да мало ли что бывает! Ты теперь понимаешь, что наделал?

— Я свою вину исправлю, — твердо ответил я и вдруг заметил, что глаза военных вдруг заулыбались и стало тихо-тихо, только вдали монотонно ревел самолетный мотор.

— Как же это ты думаешь исправить свою вину? — задумчиво спросил меня командующий.

У меня как-то странно закружилась голова, и я громко сказал:

— Придумал одну вещь, вот как! Лучше всех ваших самолетов будет летать!

Теперь стало совсем тихо, даже замолк мотор, а командующий, выпятив нижнюю губу и задрав бороду кверху, удивленно и мечтательно проговорил:

— О, це дило! — И все вдруг стали смеяться, но не надо мной, а так, что и я засмеялся вместе с ними.

— Вот что, товарищ Мельников, — сказал мне командующий, и все вокруг стали серьезными. — Когда-нибудь мы станем стариками: кто устанет, упадет духом, знаешь, товарищ Мельников, жизнь — сложная штука. И вот тогда забирайся на самую высокую башню, чтоб была выше облаков, и бей в колокол, изо всех сил ударь, чтобы мы все услышали, все, кто будет в живых, и тогда вспомним и тебя, и сегодняшний день, и молодость, и с новыми силами пойдем в последний бой… Я тебе разрешаю ударить в колокол, разрешаю, товарищ Мельников. А насчет твоего изобретения потолкуем, обязательно потолкуем, дай только срок с делами управиться, обязательно… А сейчас, — бородач вдруг заговорил громко, будто приказывая. — А сейчас проводить товарища Мельникова в буфет и выдать ему плитку настоящего летного шоколада, ясно?