Евгений Гуляковский - Сезон туманов

Пройдя с километр, он остановился и отвязал от рюкзака пульсатор. Туман все еще был достаточно прозрачен, чтобы видеть перед собой шагов на десять. Он установил на дистанционной шкале полтора километра, отрегулировал мощность и нажал спуск. В общем-то, ему было наплевать на люссов, но он знал, что в городе, скорее всего, начнет стрелять, чтобы сделать все то, чего не успел инженер. Нужно было проверить, не пострадали ли сложные механизмы пульсатора во время пространственного перехода. После отказа компьютера он не доверял ни одному механизму, взятому с корабля.

Пульсатор оказался в полном порядке. Впереди вырос ослепительный голубой шар, и почти сразу в лицо хлестнуло сухим раскаленным воздухом. Только после этого донесся рев взрыва и треск расходящегося веером пожара.

Он подождал, пока огонь заглохнет в мокром, как губка, лесу, и пошел дальше. От теплового удара грязь высохла и потрескалась. Он шел теперь словно по асфальту. Под ногами хрустели обуглившиеся скелеты деревьев.

Никто не остановил Филина ни в городе, ни потом, в лесу... На этот раз ему удалось выйти к реке. Отсюда уже рукой было подать до базы. Он пошел вдоль берега вверх по течению. Река блестела под солнцем, словно зеркало, она то и дело меняла направление, пробираясь сквозь густые заросли и завалы. Совершенно неожиданно, выбравшись к широкой заводи, он натолкнулся на кучки белья, разложенные на берегу... Филин остановился, чувствуя, что от волнения кружится голова. В реке, в каких-то десяти шагах, купались его недавние товарищи. Забыв обо всем, он побежал к ним, крича что-то неразборчивое, нелепое, и вдруг остановился, словно налетел на стену: они медленно пятились от него в ледяную воду все глубже и глубже, и в глазах у них был ужас.

— Оборотень! — крикнул кто-то.— Это же оборотень! Так называли синглитов, не прошедших целого цикла и больше других походивших на людей.

— А ну, пошел отсюда!

Они махали на него, шикали, плескали водой, и теперь уже он медленно пятился от них, а они так же медленно, осторожно наступали. Он видел взгляды, которые они бросали на лежащее у берега оружие, и понимал, что как только они смогут дотянуться до него, сразу же начнут стрелять. Понимал это и тем не менее продолжал отступать все дальше и дальше, позволяя им с каждым шагом приближаться к оружию. Наверное, он заплакал бы, если бы мог, но в глазах не было ничего, кроме сухого жжения. И вдруг голос в его голове, молчавший с тех пор, как он сбежал из города, впервые пробудился и шепнул: «Беги!» Филин повернулся и побежал. Почти сразу за его спиной раздались первые выстрелы. Стреляли они неточно, и, убегая, он успел заметить и навсегда запомнил, как постепенно страх в их глазах переходил в брезгливое, почти животное отвращение. Оно было хуже всего... Филин бежал по лесу, механически путая след, петляя, как бегал совсем еще недавно, когда его преследовали синглиты. Острые иголки кустарников рвали одежду, вонзались в тело, но он не чувствовал боли, не чувствовал усталости и мог увеличивать скорость все больше и больше, словно не было пределов возможностям его нового тела. Ветер свистел в ушах, густой кустарник он пробивал с ходу, и долго еще в воздухе кружились обрывки веток и листьев.

«Как же сердце выдерживает такое напряжение? — подумал он вдруг, прислушался и не услышал его ритмичных ударов, у него попросту не было сердца.— А легкие? Почему они не разрываются изнутри от натуги, силясь протолкнуть очередную порцию воздуха?—И тут же понял, что дышит по привычке, что может вообще не дышать.— Не удивительно, что они испугались. Я бы и сам испугался, встретив такого монстра...»

— Ты не монстр,— сказал голос.

— Кто же я? Я ведь мыслю так, как будто я и есть прежний Филин. У меня его память, его желания. Но Филина нет. Он погиб, уничтожен люссом... Так кто же я?

— Ты — это ты, и не надо забивать голову чепухой! Тебе хочется жить?

— Да,— честно ответил Филин.

— Вот и живи. Радуйся жизни. У тебя будет долгая жизнь.

— Но ведь этого мало — чувствовать себя здоровым и неутомимым, радоваться солнцу и жизни...— сказал он и сам усомнился в том, что этого так уж мало. Однако голос не стал возражать.

— У тебя будет не только это.

— Что же еще?

— У тебя будет искусство, не доступное людям. У тебя будут друзья настолько близкие, что в человеческом обществе ты не мог бы об этом и мечтать. Люди всю жизнь стремятся к близости и вечно выдумывают себе барьеры, одиночество, тоску — ничего этого не будет у тебя теперь. Ты сможешь жить равным среди своих братьев. Будешь знать все, что знают они.