Пол Андерсон - Звездный лис

Это было как бы бесконечное падение через ничто. Корабль не ускорялся, не вращался, так как не было ничего относительного, по чему можно было бы заметить его движение. Б продолжение всего путешествия в искривленном пространстве корабль был эквивалентен нашей четырехмерной вселенной. Бес вернулся, как только внешняя оболочка корабля стала вращаться вокруг внутренней, но Лоренцен все равно чувствовал себя больным: он с трудом выносил состояние свободного падения. Теперь ничего не оставалось, как только ждать в течение месяца или около того, пока они не доберутся до звезды Лагранжа.

Шли дни, разделенные на часы и не отмеченные никакими изменениями. Все они ждали, зажатые в пустоте без времени и пространства. Пятьдесят человек, космонавты и ученые, разъедаемые пустотой проходящих часов и задающие себе вопрос, что ждет их при выходе из искривленного пространства.

На пятый день Лоренцен и Тицус Хидаки отправились в главную кают-компанию. Маньчжур был химиком-органиком: маленький, хрупкий, вежливый человек в свободном костюме, робеющий перед людьми и отлично знающий свое дело. Лоренцен подумал, что Хидаки соорудил между собой и остальным миром барьер из пробирок и анализаторов, но ему нравился азиат.

«Я ведь сделал то же самое, — подумал Лоренцен. — Я иду рядом с людьми, но в глубине души боюсь их».

— …Но почему же нельзя сказать, что путешествие на Лагранж занимает месяц? Ведь именно столько времени мы проведем на борту корабля? И именно столько времени пройдет для наблюдателя на Лагранже или в Солнечной системе с момента нашего вхождения в искривленное пространство до момента выхода из него?

— Не совсем, — ответил Лоренцен. — Математика утверждает, что бессмысленно сопоставлять время в обычном и искривленном пространстве. Оно не аналогично времени в классической относительности мира. В уравнении омега-эффекта время имеет совершенно различные выражения. Это разные измерения. Их абсолютная величина одинакова, но содержание совершенно различное. Дело в том, что в искривленном пространстве, как бы далеко вы ни направлялись, пройдет одно и то же время — так как кривизна пространства имеет один и тот же радиус, им фактически лишается смысла слово «скорость» в этом мире. — Он пожал плечами. — Я не претендую на исчерпывающее понимание всей теории. Едва ли найдется десять человек, которые понимают ее.

— Это ваше первое межзвездное путешествие, Джон?

— Да, я раньше никогда не бывал дальше Пуны.

— А я никогда не покидал Землю, но знаю, что капитан Гамильтон и группа инженеров на борту единственные, у кого есть опыт межзвездных перелетов.

— Хидаки выглядел испуганным.

— Очень много странного в этом путешествии. Я никогда не слышал о столь пестром экипаже.

— Н…н… нет, — Лоренцен подумал, что ничего не знает об этом. Правда, на корабле уже происходили стычки, которые Эвери не очень успешно предотвращал. — Думаю, институт знал, что делал. Ведь сколько осталось сумасшедших мнений во время войны и перерыва. Политические и расистские фанатики, религиозные… — Его голос стих.

— Я надеюсь, вы поддерживаете правительство Солнечной системы?

— Конечно. Мне могут не нравиться многие его действия, но оно умеет находить компромисс между различными элементами, и оно демократично. Без него мы бы не выжили. Оно единственное, что удерживает нас от возвращения к анархии и тирании.

— Вы правы, — сказал Хидаки. — Война — чудовище. Мой народ знает это. — В его глазах была чернота отчаяния. Лоренцен задал себе вопрос: о чем он думает, об империи Монгку, уничтоженной Марсом, или мысли его идут еще дальше в прошлое, к любимым утраченным островам Японии и Четвертой Мировой войне, которая пустила эти острова на дно океана?

Они вошли в кают-компанию и остановились, чтобы посмотреть, кто в ней находится. Это была большая серая комната, чья мебель и мягкое освещение составляли контраст с безликой металлической резкостью остальных помещений корабля. Впрочем, кают-компания выглядела голой. У института не было ни времени, ни средств, чтобы получше украсить ее.

«Им следовало бы найти время», — подумал Лоренцен. Нервы человека становятся тонкими среди звезд, люди нуждаются во фресках, в баре, в камине, полном пылающих поленьев. Они нуждаются в доме.

Эвери и Гуммус-луджиль, корабельные фанатики шахмат, нависли над доской. Мигель Фернандес, геолог-уругваец, маленький, молодой, смуглый, красивый, дергал струны гитары. Рядом с ним сидел Джоаб Торнтон, читая свою Библию… нет, на сей раз это был Мильтон. На аскетическом лице марсианина было любопытное отсутствие экстаза. Лоренцен, на досуге занимавшийся скульптурой, подумал, что у Торнтона очень интересное лицо, из сплошных углов и морщин. Надо бы как-нибудь вылепить его портрет.