Владимир Баграмов - Страна убитых птиц

— Когда-то, давно-давно, я читала одну удивительную книгу, она называлась «Над пропастью во ржи», не читал?

Стас Чакин покачал головой, усмехнулся. Все-таки она была смешная в этой обувке! Он отрезал толстый кожаный верх своих штурмовых ботинок, вынул шнурки и смастерил ей что-то похожее на тапочки. Битых три часа кроил и кромсал ножом, протыкал дырки, протягивал в них шнурки, стягивал и укреплял… Прежде чем одеть то, что получилось, он разорвал нижнюю рубашку на себе, отхватив добрую половину, и обернул ее ноги в подобие портянок. Получилось тепло и сухо.

Целыми днями и вечерами они бродили по этому странному лесу. Возвращались к ночи, топили печь и готовили ужин. Этих «крольков» здесь водилось великое множество. Чтобы не тратить патроны, он даже смастерил лук. Тонкий, невероятно крепкий нейлоновый тросик, найденный у проржавевшего остова какой-то машины в нескольких километрах вверх по течению ручья-реки, натолкнул его на эту идею.

Три стрелы из крепкого, сухого дерева, выструганные аккуратно и бережно. Три ржавых гвоздя из дверной притолоки — это его оружие. После нескольких промахов он, наконец, научился подкрадываться ближе к добыче, стараясь не дышать громко, не трещать ветками, и спускать тетиву лука мгновенно, выбрасывая вперед левую руку, в то время как правая остается неподвижной, прижатой к груди. Вряд ли он догадывался, что именно так стреляли его далекие пращуры — татары, сидя на низкорослых своих конях в мохнатых шапках, отороченных лисьими хвостами.

Десантный нож ему очень пригодился. Именно им он убил дикую собаку, так неожиданно и свирепо напавшую на него под утро, когда он шел к ручью за водой. Пистолет остался в избушке.

Собака прыгнула из-за куста, высоко, целясь в горло. Только профессиональный навык и реакция спасли его.

Стас сразу же ободрал собаку. Неумело, неловко, постигая древнее охотничье искусство с азов. Разрезал тушу на куски, сложил в кусок полиэтилена, найденный тоже в скитаниях по лесу, принес в избушку.

Мария рассеянно ела мясо, глядя на угли, жарко пылавшие в печи.

Он улыбался, с аппетитом уплетая кусок за куском. Потом не выдержал и рассказал, что за мясо она ест. И тут же пожалел об этом. Ее минут пятнадцать выворачивало наизнанку, трясло, по лицу катились капли холодного пота. Два дня она отворачивалась от еды, подозрительно поглядывая на него. Но голод победил. На третий день они съели неизвестное животное, причем он специально принес добычу к избе, положил у порога, демонстративно стал вытирать окровавленный наконечник-гвоздь у стрелы о ком пожухлой листвы.

Она смотрела дикими глазами на то, как он снимал шкурку с животного.

— Что это такое? — глухо спросила она, кружась неподалеку от него, но не приближаясь.

— «Фрикаделька», — после паузы, с трудом он вспомнил название какого-то старинного, где-то вычитанного кушанья. — Под соусом «неглиже».

— Под чем? — вытаращила глаза Мария.

Он промолчал, продолжая обдирать тушку неизвестного зверя. У зверя был длинный нос, вытянутый и загнутый вверх, короткие мясистые уши и круглое жирное тело, оканчивающееся лысым хвостом.

Мария долго молча следила за его сильными, ловкими пальцами, испачканными кровью, потом подошла ближе, склонив голову, со страхом смотрела на обнажившиеся мышцы, сухожилия, сосуды.

— Стас, а это едят? А как оно называется?

Он чуть не брякнул «крыса», но удержался, крысу она точно есть не стала бы. Но подстрелил он эту зверюшку прямо в воде, когда она плескалась в большой компании себе подобных.

Разрезав тушку на куски, он встал, вытер о штаны окровавленные руки.

— Сегодня твоя очередь жарить, Мария.

Он со скучающим видом смотрел куда-то в сторону ручья, как бы между делом крутил в пальцах свой острый десантный нож с широким лезвием, с которого капала не успевшая свернуться кровь.

Мария с ужасом посмотрела на него, но ничего не сказала. А через полчаса они жадно ели горячее, истекающее жиром, слегка подгоревшее мясо.

Мария гладила рукой ствол, пальцы ее вздрагивали мелко и чутко.

— Почему человеку дано право на все, Стас?

— Какое право? — он не отрывал глаз от ее руки.

— Право судить. Кто определил, что все живое — ради человека, а не он ради живого?

Стас обеспокоенно глянул в ее лицо, он не любил, когда у нее в голосе появлялись вот такие глухие, немного надрывные нотки.

Таким же голосом однажды ночью она стала рассказывать ему о том, как их, манекенщиц, посадили в самолет и отправили в Область, обслуживать троих Иерархов, прибывших с какой-то комиссией. И как один из них деловито ощупывал ее, шамкал что-то слащавое, а у него выпадала челюсть изо рта, и он ловил ее дрожащими руками, вставлял на место, тонко и гаденько хихикал. И про чудовищные дозы какого-то допинга, доставляемого из Японии, который запивается дистиллированной водой, чтобы опухший, измятый после «пикника» Иерарх чувствовал себя мужчиной. И о том, как противно желтеет старческое тело в рассветной полутьме, а подагрическая рука шарит в приготовленной шкатулке «сувенир на память». Как сытая, рыгающая пятерка мордоворотов-охранников распялила ее подругу в бильярдной на полу, когда она чем-то не угодила Главному комиссии, тонкогубому очкастому Иерарху с потными и липкими руками. Рассказала про ее задушенные стоны из бильярдной и про то, как они гоготали, эти звери в кожаных куртках с серыми, одинаковыми лицами…