Владимир Баграмов - Страна убитых птиц

Как видно, дыра оказалась узковатой, забитой осколками кафеля и остатками кирпича с землей, крыса давно не ходила этим лазом, забыла, потому и застряла.

Он схватил двумя пальцами хвост, сильно потянул. Крыса заверещала. Кеша чувствовал, как она скребет когтями, упирается. Тянул сильно и ровно, постепенно вытаскивая животное из спасительной дыры, изготавливая правую руку с пепельницей для смертельного удара. Одновременно он пытался встать, упирая больную, высохшую ногу в стену, распрямляя здоровую. Положение было крайне неудобным, он запыхался, но держал хвост прочно.

Извлеченная из дыры крыса резко изогнулась — он увидел, как оскалилась мерзкая зубастая пасть, от испуга дернулся, выпрямился, забыв о ноге. Усохшая подпорка тут же надломилась, уехала в сторону. Пытаясь сохранить равновесие, он взмахнул руками, выпустив крысу и пепельницу, извернулся, падая. Прямо перед глазами мелькнул угол металлического стола, крытого толстым стеклом. Угол несся на него. Раздался звон, в голове вспыхнуло, словно зажегся огромный, невероятной силы прожектор, и тут же все погасло.

… ОН ВВИНЧИВАЛСЯ В СВЕРКАЮЩИЙ ЦВЕТНОЙ КОЛОДЕЦ… СТРАННАЯ ЛЕГКОСТЬ ТОМИЛА ДУШУ ЕГО, ПОЧТИ ВОСТОРГ… НА ВОЛНАХ ЭТОЙ ЛЕГКОСТИ НЕССЯ ОН К РАСШИРЯЮЩЕМУСЯ КОНЦУ ЭТОГО КОЛОДЦА, И НЕ БЫЛО НИ РУК, НИ i НОГ, ТОЛЬКО ПРОНЗИТЕЛЬНАЯ ПУСТОТА НАПОЛНЯЛА СУЩЕСТВО ЕГО БЛАЖЕНСТВОМ И СТРАХОМ…

… И ИЗ НЕСТЕРПИМОГО СВЕТА ВЫПЛЫВАЛО ЛИЦО КРАСОТЫ УЖАСАЮЩЕЙ И НЕВЫРАЗИМОЙ ОДНОВРЕМЕННО, МАНЯЩЕЙ, НЕВЕДОМОЙ, МУЧИТЕЛЬНОЙ И ПРИТЯГИВАЮЩЕЙ…

НЕ БЫЛО У НЕГО ГЛАЗ, НО ОН ЯСНО ОЩУЩАЛ, КАК СЛЕЗЫ ТЕКУТ ПО НЕСУЩЕСТВУЮЩИМ ЩЕКАМ… И ТАК ПРОТЯЖНА, ТАК СЛАДКА И ГИБЕЛЬНО-ЖЕЛАННА БЫЛА ЭТА МУКА, ЧТО ОН ВЕСЬ УСТРЕМИЛСЯ ВПЕРЕД, НА СВЕТ, ИЗГИБАЯ НЕЧТО, ЧТО КОГДА-ТО СЛУЖИЛО ЕМУ ТЕЛОМ…

— ИДИ НАЗА-А-АД..! — ТРОНУЛО УЛЫБКОЙ ПРЕКРАСНОЕ ЛИЦО… — ИДИ! ТЫ НЕ ПРИНЯЛ ИСТИНЫ В СЕРДЦЕ СВОЕ..! ТЫ САМ — ИСТИНА-А-А!..

…СТОЗВОННЫМ ЭХОМ МЕТАЛСЯ В СЕРЕДИНЕ СУЩЕГО ЭТОТ ГОЛОС, ПРОНИКАЯ В ТАКИЕ ГЛУБИНЫ ЧУВСТВ И ОЩУЩЕНИЙ, КУДА БОИТСЯ ЗАГЛЯДЫВАТЬ СЛАБЫЙ РАЗУМ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ… МАТЬ ЕГО УМЕРШАЯ ТИХО ПЛЫЛА РЯДОМ, И ОН ПРИПАДАЛ ЗВЕНЯЩЕЙ ПУСТОТОЙ СВОЕГО СУЩЕГО К СУЩЕМУ МАТЕРИНСКОМУ… ОН НЕ ВИДЕЛ ЕЕ ЛИЦА, НО ЯСНО ОЩУЩАЛ СГУСТОК ТЕПЛЫХ И ЛАСКОВЫХ ВОЛН, ЧТО МОГЛИ БЫТЬ ТОЛЬКО ЕГО МАТЕРЬЮ… И ЭТОТ ЖЕ СГУСТОК МЯГКО, НО СИЛЬНО ПОВЕРНУЛ ЕГО ОТ ЗИЯЮЩЕГО ЖЕРЛА, ОТКРЫВШЕГОСЯ ЕГО ВНУТРЕННЕМУ ВЗОРУ КОЛОДЦА, ПОНЕС НАЗАД, В ЧЕРНЫЙ И ПЛОТНЫЙ МРАК…

КАК КРИЧАЛА И БИЛАСЬ ДУША ЕГО, УНОСИМАЯ СНОВА В ГУСТУЮ И ВЯЗКУЮ ПЕЛЕНУ ПРИВЫЧНОГО МИРА И ОЩУЩЕНИЙ, КАК НЕ ХОТЕЛОСЬ ВОЗВРАЩАТЬСЯ…

…А КОГДА УДАРИЛИ МАЛИНОВЫЕ КОЛОКОЛА, ТЯЖКО ПРОСЕЛИ СВИНЦОВЫЕ ОБЛАКА НА УСТАВШИЕ ГЛАЗА ЕГО… КОГДА ДОНЕССЯ ИЗ ДАЛЕКА-ДАЛЕКА НЕВЫНОСИМО НИЗКИЙ ГОЛОС РАСКАТАМИ ГРОМОВЫМИ И СУРОВЫМИ: «СУЩЕЕ В ТЕБЕ… СВЯТ И МИЛОСТИВ БУДЕ!..» — ТОГДА ОЧНУЛСЯ ОН…

Мучительно всхлипнув, потянулся, провел рукой по виску, кровавой коркой запекшейся покрытому, собирая потерянные, как стеклянные осколки, тяжелые и вязкие мысли свои.

Сел на пол, обхватив голову руками, застонал. Свет резанул глаза, и он прищурился, мучительно соображая, что произошло. Тронул рану, прислушался к себе, к тому, что в нем словно бы происходило…

Что-то было НЕ ТАК! Что-то сместилось в этом мире! Не вставая с пола, оглядел привычную обстановку — кафель, биксы, столы, цинк, шкафы с инструментами. Все было на месте, но в то же время…

Кеша облокотился на пол, откинувшись от лужи натекшей крови, прикрыл веки — что-то мешало, некая странность существовала в его голове, неподвластная ему. Сосредоточившись, он сцепил зубы, напряг скулы, замер и… УВИДЕЛ!

… РОВНЫЙ СВЕТЯЩИЙСЯ ТРЕУГОЛЬНИК ПЛЫЛ ПЕРЕД ГЛАЗАМИ. ОН ВИСЕЛ ВНЕ ПРОСТРАНСТВА, ГРАНИ ЕГО МЕДЛЕННО И ПЛАВНО ИЗГИБАЛИСЬ, ПОТОМ ОН СТАЛ СЛОВНО НАПОЛЗАТЬ, РАСШИРЯТЬСЯ… И КЕШИН ВЗОР СИНЕЙ МОЛНИЕЙ ПРОНИК В ЗАПРЕДЕЛЬНУЮ ГЛУБИНУ СТРАННОГО ТРЕУГОЛЬНИКА.

НЕБОЛЬШОЕ ФИОЛЕТОВОЕ ОБЛАКО КЛУБИЛОСЬ ПЕРЕД НИМ, И ЭТО ОБЛАКО СТОНАЛО! ОН ЯСНО СЛЫШАЛ ЭТОТ СТОН, В ЕГО МОЗГУ ПУЛЬСИРОВАЛО И БИЛОСЬ ЧТО-ТО ОЧЕНЬ БЛИЗКОЕ, СРОДНИ ФИОЛЕТОВОМУ СГУСТКУ, НО ЕГО, КЕШИНО, БЫЛО ПРОЧНО ПРИВЯЗАНО К ТЕПЛОМУ, ЧТО НАХОДИЛОСЬ ВНУТРИ ЕГО. А ФИОЛЕТОВОЕ ОБЛАКО-СГУСТОК БЫЛО ОДИНОКО…

Яростная, неистовая жалость охватила все его существо. Он мысленно взмыл над кафелем прозекторской, растворившись в воздухе холодном и плотном, окружил стонущее облако всем теплом своим. Как гончар, стал лепить из облака нечто маленькое и теплое, оживающее под его вселенской жалостью, податливое и родное.

— Рыжая-а-а..! — шептали его обескровленные губы. — Рыжая!