Владимир Баграмов - Страна убитых птиц

В ГОРОД ходу нет. Красивые сами по себе, народ хау сам по себе.

Хай Красивого понять может, если тот мудрить не будет, слишком много слов непонятных у Красивых, ну а если по-простому, то ничего, объясниться можно.

Только с некоторых пор Красивые убивать стали народ хау. Как кто из них завидит хая, так и грохочет из штуковин, ПОКОЙ ДЕЛАЮЩИХ. Много ухлопали. И хау теперь в долгу не остаются. Раз машина Красивых у КЛОАКИ села. Семь Красивых у края встали, лопочут, намордники свои поправляют, видно, обсуждают клоаку, пальцами тычут, спорят. И чего она им сделала, КЛОАКА? Бурлит и бурлит, возле нее улитки самые вкусные.

Хау на Красивых Дьяла спустили. Дьял — он и есть Дьял. Силища у него непомерная, а мозга и вовсе нет. Ему только объясни на пальцах, мол, убей, он и убьет, а потом жрать сядет. Так вот, Дьял на лапищи свои поплевал, бревно перехватил, да как побежит! И всех Красивых этим бревном, как жуков-трупоедов, в КЛОАКУ смел. Никто и пикнуть не успел — сварились. Потом хау всем скопом и машину в КЛОАКУ спихнули, только булькнуло. КЛОАКА все сожрет, у нее дна нет. Если, к примеру, подлинней прут металлический в нее сунуть, так через пару минут он втрое тоньше станет. А с виду ничего. Прут как прут. Только ударь его обо что-нибудь, так сразу труха посыплется.

Иу осторожно погасил факел о дно ржавого бака, подошел ко входу в логово Сины, что есть сил треснул пяткой в крышку люка, металл глухо загудел.

— Хай? — послышался сонный голос.

— Хай-хай. — Иу засмеялся, представив заспанное лицо Сины, ее вывернутые большие губы и выпученные спросонок глаза. — Иди!

— Ты не умер?

Иу приятно удивился. Обычно Сина не баловала его ночным приветствием, молча вылезала, подолгу чесалась, глядя в темноту сонными глазами. Так же молча брела с Иу к Великой Тропе, что вела к площадке с новыми баками. Там они, опять же молча, обследовали мягкие баки, отыскивая съедобное месиво посвежее, выскребали, ели, а поев, брели к клоаке искать улиток. Иногда попадались в баках целые куски ноздреватой аппетитной массы хлебного муга, это был уже праздник. А если еще недоеденная банка консервов — тогда жизнь была прекрасна.

— Я живой, я хайду бил-бил огнем! Я ее съем! И мы наедимся, так?

Крышка люка дрогнула, видно, Сина вытаскивала стальной стержень, которым замыкалась изнутри, потом крышка упала.

На Сине, как и на Иу, была только повязка из куска грязной синтетической ткани. Сина тоже была худой и высокой. А кто из народа хау был коротким и толстым? Таких не было. Кроме, пожалуй, Дьяла, но и он не был коротким. Он был высокий и могучий, на то он и Дьял. Безмозглый великан и силач, способный на убийство сразу нескольких Красивых, если они проморгают и подпустят его ближе чем на два шага.

Длинные пепельные волосы Сины вставали от затылка горбом, наползая на толстое кольцо, надетое на шею — от зубов проклятых хайду. Иу с неудовольствием кашлянул, протянул руку, тронул кольцо.

— Дай, сними.

— Хай? — удивилась Сина, расширяя и без того большие желтые глаза. — Зачем? Мне не надо умирать.

— Дай! — повысил голос Иу и показал сначала факел, потом большой сверкающий клинок, заткнутый сзади за пояс повязки. — Смерть хайду, ты идешь в мою хи, так?

Тема перехода Сины в логово Иу была давнишней, наболевшей, и Иу сказал последние слова скорее по инерции. Тем большее испытал он потрясение, когда на секунду замершее лицо Сины вдруг озарила улыбка.

— Звезды! — она смотрела на небо, потом опустила голову, глянула прямо в лицо Иу. — Хай, Иу, когда звезды, я так, я иду в твое хи, я рожу тебе маленького хая.

— Да, так. Ты идешь, ты родишь.

Ничем не выдав своего потрясения и нежданной радости, Иу нахмурился и вытащил клинок из-за пояса. Это был хороший нож, такого не было даже у Мурга, вождя народа хау. Вождь не однажды многозначительно посматривал на нож Иу и шевелил рыжими бровями. Но разве Мург прыгал в КЛОАКУ за тем Красивым, что тонул вместе с этим ножом? Нет, прыгал Иу, это у него потом ломило от клоаки кости и суставы и совсем вылезли ресницы. Иу двинулся вокруг кургана из банок, зная, что Сина идет за ним. Она теперь было его хая, до ПОКОЯ обреченная ходить за ним тенью, слушаться и повиноваться. Конечно, как гордый и порядочный хай, он отдаст ей лучший кусок и никогда не положит на слой СВАЛКИ без подстилки из бурых водорослей. Есть такие хау, глупые и безмозглые, не понимающие, что без подруг народ вымрет и стечет зловонной жижей в основание великой СВАЛКИ. Нет, Иу не даст теперь Сину в обиду, она его, она даст ему продолжение, точную копию, которая, в свою очередь, повторит себя… И так — вечно.