Николай Гуданец: Двое с Золотой Канавы

Человек, которому принадлежал упомянутый счет, фактически властвовал над мегаполисом. Однако его могущество оставалось тайным, а его богатство — незримым. В тех слоях общества, которыми по долгу службы интересуется полиция, его знали под кличкой «Папаша». А в кругах, которые для блюстителей закона недосягаемей, чем солнце, он именовался «господин Рольт». Его настоящей фамилии не знал никто.

В последний час на закате лик города преображался. Шумный прибой человеческих толп сходил на нет. Клацали болты ставней и засовы на дверях в респектабельных кварталах, оголялись замусоренные тротуары, и в зловеще притихшие парки осмеливался забрести разве что усиленный полицейский патруль. Отхлынув от центра, жизнь города все же отнюдь не замирала — просто перемещалась в дурной славы районы, изобиловавшие злачными местами. Полуподвальные курильни, в лоск измызганные дома свиданий, низкопробные кабаки, где рекой лилось пойло кустарного происхождения, дрянные казино, где играли по маленькой, зато дрались вовсю, — весь этот мирок тоскливого разгула, платных ласк и зверских поножовщин раскрывался и расцветал ночью, орошаемый своей долей золотого потока.

Итак, на исходе заката, в преддверии недоброй для всех честных граждан поры, по смеркающимся улицам несся шикарный локомобиль. Волоча драконий шлейф дыма и пара, меча снопы искр, извергая адский лязг и грохот, пересек он один из самых оживленных по ночам районов и устремился в глубь привилегированной части мегаполиса. Она с легкостью могла сойти за необитаемую, если бы изредка в темнеющем воздухе над ней не разносились заунывные покрикивания наемных сторожей и урчание их деревянных трещоток.

На полном ходу экипаж свернул за угол и вдруг увяз по ступицы колес в песке. Двигатель заглох; энергичные восклицания засвидетельствовали, что, как минимум, один из седоков по инерции врезался лбом в стойку полотняного тента. Водитель выскочил из локомобиля, держа в каждой руке по пистолету, но тотчас убедился, что происшествие не имело причиной чьего-либо злого умысла. Просто в глубине песчаного уличного покрытия лопнула увлажняющая труба. Вместо плотной сырой мостовой образовалось просевшее болото, а дальше, насколько позволяли видеть сумерки, расстилался рыхлый пересохший песок. И то, и другое мало подходило для езды.

Водитель сунул пистолеты за пояс и почтительным жестом пригласил пассажиров выйти. Один из них, рослый пожилой мужчина с внешностью раздобревшего на покое циркового борца, первым долгом трубно высморкался, затем, узнав о причине аварии, употребил по адресу отцов города забористое словцо.

Его спутник, тощенький вертлявый брюнет с прилизанными усиками и пробором, словно отбитым по намеленному шнуру, озабоченно взглянул на клепсидру, извлеченную им из специального кармана шаровар.

— Последняя четверть вечера, — сообщил он. — Боюсь, мы опоздаем.

— Проклятье, — проворчал пожилой, выбравшись из песчаной жижи и озирая ущерб, причиненный его штанинам.

Забравшись на сиденье, водитель снова запустил двигатель и попробовал стронуть локомобиль. Об-лако дыма и пара обволокло сотрясающуюся от натуги машину, и двое седоков отступили подальше. Яростный рев паровика опять оборвался.

— Крепко засела, — резюмировал водитель и затейливо выругался.

— Что ж ты, не видел, куда едешь, требухи кусок?! — грозно вопросил брюнет.

— То-то и оно...

— Оставь его, — мягко велел пожилой. — Толку нет собачиться. Дойдем и так, немного осталось.

— Но мы же опоздаем! И все из-за этого недоноска!

— Он не виноват. А опоздаем — невелика беда. Подождут.

Человек с усиками смерил водителя испепеляющим взглядом.

— Сиди тут, дожидайся буксира, — процедил он. — Ежели с машиной что случится, я из тебя мозги вышибу.

— Да ладно вам, господин Патке. Ну засели. С кем не бывает.

— Пойдем, — подытожил старший спутник. — А ты хорошенько стереги машину, сынок.

— Будьте спокойны.

Водитель зажег ацетиленовые фары, проверил, не подмокла ли затравка на полках пистолетов.

Двое зашагали по сухой, пылящей улице. Вскоре навстречу им попался мальчуган лет десяти, с его плеча свисал на лямке грубый дощатый ящик. Застигнутый безлюдными сумерками, ребенок шел поспешно и озираясь, а завидев двоих взрослых, съежился, свернул на самую обочину в надежде прошмыгнуть мимо без последствий.

— Эге, чистила! — воскликнул пожилой. — Ну-ка иди сюда. Иди-иди, не бойсь.