Люциус Шепард - Красавица дочь добытчика чешуи

- Пожалуй, - согласился он.

- Если мы собираемся бежать, нам понадобятся ясные головы.

- Неужели?

- Я на какое-то время забыла о побеге. Он казался мне невозможным... и не столь уж важным... Да, я отступилась от своей затеи. Перед самым твоим появлением я, правда, вновь принялась строить планы, но не всерьез...

- А теперь?

- Теперь всерьез.

- Из-за меня? Из-за того, что я день за днем твержу о бегстве?

- Из-за нас обоих. Я не уверена, что у нас получится, но вот отступаться мне не следовало.

Он перекатился на спину и прикрыл глаза рукой, словно ослепленный светом, который исходил от сердца Гриауля.

- Джон? - Язык плохо слушался Кэтрин, и она поняла, что брианин потихоньку начинает действовать.

- Проклятая дыра! - пробормотал он. - Гнусная, проклятая дыра!

- Я думала, - произнесла она с запинкой, - я думала, тебе тут нравится. Ты ведь говорил...

- Конечно, мне нравится! - Он криво усмехнулся. - Кладовая чудес! Фантастика! Но неужели ты не чувствуешь?

- Чего?

- Как ты могла прожить здесь столько лет? Или тебе безразлично?

- Я...

- Господи! - Он отвернулся от нее и уставился на сердце Гриауля. Тебе, по-моему, ничто не мешает. Но взгляни на это, - он показал на сердце, - самое настоящее волшебство! Попадая сюда, я всякий раз пугаюсь, что на нем вдруг появится узор, который прикончит меня, расплющит в лепешку, что-нибудь со мной сделает. А ты рассматриваешь его так, будто размышляешь, стоит ли занавесить его шторами или, может быть, перекрасить!

- Хорошо, больше я тебя сюда не поведу.

- Тогда я приду один, - возразил он. - Оно притягивает меня, как брианин.

Наступила тишина, которая продолжалась то ли какие-то секунды, то ли несколько минут. Время потеряло смысл, Кэтрин ощущала, что ее куда-то уносит, обдает жаром, словно она занимается любовью. В ее сознании мелькали диковинные образы: чудовищное лицо клоуна, незнакомая комната с косыми стенами и обитыми голубой тканью стульями на трех ножках, картина, краски которой растекаются и капают на пол. Неожиданно ее мысли перескочили на Джона. Она осознала вдруг, что он с каждым днем становится все слабее, куда-то уходит былая жизнерадостность, и на ее место приходит уныние. Тут же она попробовала убедить себя, что рано или поздно Джон привыкнет к существованию в теле Гриауля, однако почти сразу сообразила, что на это вряд ли можно надеяться. Почему он слабеет - гнетет его, как утверждал он сам, несвобода, или же он чем-то болен? Скорее всего из-за того и другого одновременно. Значит, спасти его может только побег. Под действием наркотика побег представлялся ей сейчас делом нетрудным, но она все же заставила себя не забывать, что, когда помутнение рассудка пройдет, все сложности вернутся на свои места.

Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, она стала всматриваться в узоры на стенке драконьего сердца. Сегодня они выглядели куда более замысловатыми, чем обычно, и Кэтрин мало-помалу уверилась, что в них проступает нечто новое, чего раньше никогда не было: ощущение необъяснимой угрозы, которое всегда присутствовало в сердечной полости, сделалось сейчас давящим, но брианин все полнее завладевал сознанием Кэтрин, а потому она не могла сосредоточиться на своих впечатлениях. Ее веки дрогнули и опустились, и она провалилась в сон о спящем драконе, на груди которого виднелся участок без единой чешуйки; белесая кожа словно обволокла ее, втянула в мир белизны, вздымавшийся и опадавший так равномерно, словно им управляли хорошо отлаженные часы.

В течение шести последующих месяцев Кэтрин составила множество планов побега, но в итоге отвергла их все, кроме одного, хотя и далекого от совершенства, но чрезвычайно простого и сулившего наименьший риск. Без брианина осуществить его было невозможно, однако Кэтрин предпочла бы на время забыть о том, что наркотик существует, ибо Джону удалось-таки совратить ее: она стала наркоманкой и большую часть времени проводила в сердечной полости дракона, где лежала бок о бок с Джоном, слишком обессиленная даже для того, чтобы заниматься любовью. Ее отношение к Джону изменилось, чего, впрочем, следовало ожидать, поскольку изменился сам Джон. Он потерял в весе, утратил прежде присущую ему бодрость, и Кэтрин тревожилась за его здоровье, как физическое, так и душевное. С определенной точки зрения он стал ей еще ближе, поскольку невольно пробудил в ней материнский инстинкт, однако она не могла не возмущаться тем, что он подвел ее и, вместо того чтобы помогать, превратился в обузу. В результате они несколько отдалились друг от друга, причем Кэтрин постепенно пришла к тому, что подступалась к Джону лишь в случае, когда ее толкала на то необходимость, то есть отнюдь не часто. Однако она продолжала цепляться за надежду, что побег позволит им начать жизнь заново.