Люциус Шепард - Красавица дочь добытчика чешуи

- Невероятно, - произнес однажды Джон, оторвавшись от чтения записных книжек Кэтрин. - Кто бы мог подумать, что вы не получили специального образования!

- Знаете, - проговорила Кэтрин, покраснев от удовольствия, - на моем месте и обладая тем запасом времени, какой был у меня, всякий добился бы похожих результатов.

Он отложил блокнот и поглядел на девушку так выразительно, что она потупилась.

- Вы ошибаетесь, - возразил он. - Большинство людей в подобных ситуациях опускается. Мне трудно вас с кем-либо сравнить. Вы совершили подвиг.

Его похвала подействовала на Кэтрин весьма странным образом: ей показалось вдруг, что ее хвалит умудренный опытом взрослый человек, а сама же она превратилась в неумелого ребенка, который неожиданно для себя сделал что-то правильно. Ей хотелось объяснить Джону, что научные исследования были для нее разновидностью терапии, занятием, которое помогало справиться с отчаянием, однако она не смогла подыскать слов, от каких не веяло бы ложной скромностью, а потому ограничилась тем, что воскликнула: "О!" - и принялась готовить брианин, чтобы смазать больную лодыжку Джона.

- Я, наверное, не то сказал, - пробормотал он. - Простите. Я не хотел вас смущать.

- Я не... То есть... - Она рассмеялась. - Я отвыкла от нормального общения.

Он улыбнулся, но промолчал.

- Что такое? - спросила она резко, решив, что он смеется над ней.

- Простите?

- Чему вы улыбаетесь?

- Если вам будет приятнее, я могу нахмуриться.

Кэтрин опустила голову, чтобы он не видел краски, которая бросилась ей в лицо, растерла пасту на медной тарелке, отделанной по ободу мелкими алмазами, затем скатала ее в шарик.

- Я пошутил, - сказал Джон.

- Знаю.

- Что случилось?

Она помотала головой:

- Ничего.

- Послушайте, - не отступал он. - Я не хотел сделать вам больно, честное слово. Что я такого натворил?

- Вы тут ни при чем. - Кэтрин вздохнула. - Я просто никак не могу привыкнуть к вашему присутствию здесь, вот и все.

Снаружи донеслось лепетание филиев, спускавшихся по веревкам на дно пещеры.

- Понимаю, - проговорил он. - Я... - Он замолчал и уставился в пол, его толстые пальцы ощупывали записную книжку.

- Что вы собирались сказать?

- Вы заметили, чем мы занимаемся? - Он откинул голову и расхохотался. Только и делаем, что объясняемся, как будто боимся обидеть друг друга не тем словом.

Она посмотрела на него, встретилась взглядом и отвернулась.

- Но не такие уж мы и хрупкие, - продолжал он, потом добавил, словно поясняя: - Не такие уж уязвимые.

Они вновь встретились взглядами, и на этот раз отвернулся Джон, а улыбнулась Кэтрин.

Если бы она и не догадывалась о том, что влюблена, то рано или поздно сообразила бы, как обстоят дела, хотя бы по тому, как изменилось ее отношение к Гриаулю. Она теперь как бы видела все в новом свете. К ней возвратилось давнее восхищение размерами и чудесами Гриауля, и она с удовольствием открывала тайны дракона Джону: показывала ему ласточек, которые никогда не взмывали в небо; демонстрировала сверкающее драконье сердце; пещерку, где рос призрачный виноград (и откуда она поспешила удалиться); крохотную полость у самого сердца, освещенную не золотистой кровью Гриауля, а тысячами белых паучков-светляков, что сновали по ее потолку, образовывая на нем своего рода созвездия. Именно в той полости они впервые поцеловались. Кэтрин поначалу целиком отдалась охватившему ее восторгу, но потом вырвалась из объятий Джона, ошеломленная чувствами, которые внезапно нахлынули на нее, знакомыми и давно позабытыми, обескураженная тем, как быстро ее фантазии слились с действительностью. Кэтрин выбежала из полости, предоставив Джону, который все еще прихрамывал, добираться домой самому.

Остаток того дня она избегала его и сидела, поджав колени, на лоскуте персикового шелка у отверстия посередине пещеры, в которой располагалась колония, а вокруг мельтешили одетые в роскошные лохмотья филии. Некоторые из них угадали настроение Кэтрин и теперь толпились рядом с ней, изредка прикасаясь к ее одежде. Они издавали скулящие звуки, которые на их языке выражали сочувствие. Собачьи лица филиев были грустными, и, словно заразившись их печалью, Кэтрин заплакала. Она оплакивала свою неспособность совладать с любовью, всю свою безрадостную жизнь, дни, недели, месяцы и годы, проведенные в теле дракона; и в то же время чувствовала, что ее тоска - это тоска Гриауля, обреченного на вечную неподвижность. При мысли о том, что дракон, подобно ей, страдает от безысходности, слезы Кэтрин высохли сами собой. Она никогда раньше не воспринимала Гриауля как существо, которое заслуживает сострадания, да и сейчас не стала относиться к нему иначе, но, подумав о том, какой паутиной древней магии опутан дракон, девушка упрекнула себя, что дала волю слезам. Она осознала вдруг, что плакать можно по любому, даже самому счастливому поводу, если видишь мир не таким, какой он есть; но когда ты различаешь все многоцветие тонов и оттенков, то, понимая, что всякий человеческий поступок может обернуться бедой, хватаешься за первую подвернувшуюся возможность действовать, сколько бы малореальным ни казалось достижение цели. Так и поступил Гриауль, который, будучи обездвиженным, сумел найти способ воспользоваться своей силой. Это неожиданное сравнение себя с Гриаулем даже рассмешило Кэтрин. Стоявшие поблизости филии тоже расхохотались. Один из них, самец с клочьями седых волос на голове, придвинулся к девушке.