Джон Шерилл - Брат Андрей, 'Божий контрабандист'

Затем взорвалась оставленная мной игрушечная бомба, и внимание солдат на минутку переключилось на взрыв. Я рванул через первый же мостик, возникший передо мной из тьмы, забежал в сад и бросился плашмя среди кочанов капусты. Они охотились за мной почти час, выкрикивая грубые немецкие слова, пока наконец не сдались.

Воодушевленный этим успехом, я стал взрывать хлопушки даже днем. Однажды я вылез из своего укрытия и тут же нарвался прямо на солдат. Бегство лишь подтвердило бы мою вину. Но в руках у меня были сильнейшие улики: в левой была зажата хлопушка, а в правой - спички.

"Ты! Иди-ка сюда!"

Моя рука судорожно сжала хлопушку. Я не решился сунуть ее в карман, в первую очередь они полезут туда.

"Ты взорвал хлопушку?"

"Хлопушку? О нет, сэр!"

Руками, сжимавшими хлопушку и спички, я схватил полы моего пиджака и широко распахнул их, как бы приглашая сделать обыск. Солдат тщательно осмотрел меня, начиная с широких штанов и заканчивая кепкой. Когда он с отвращением отвернулся, хлопушка у меня в руке была мокрой от пота.

Но со временем даже я устал от этих игр. В деревнях рядом с нашей заложников выстраивали и расстреливали, а дома сжигали дотла. Там росло и ширилось настоящее сопротивление. Шутки о немцах перестали казаться смешными.

По всей Голландии увеличивалось количество onderduikers (буквально "подводники"), то были мужчины и подростки, прятавшиеся от оккупантов, чтобы не попасть в число тех, кого угоняли в Германию на принудительные работы. Бену было шестнадцать, когда началась война, и он "нырнул" в укрытие на ферме неподалеку от Эрмело в первый же месяц войны, и в течение пяти лет мы ничего о нем не слышали.

Обладатели радио становились преступниками в глазах новой власти. Мы спрятали мамино сокровище в узкую щель под крышей и по одному ходили туда, чтобы послушать новости на родном языке, передававшиеся из Лондона. Позже, когда голландская железная дорога объявила забастовку, мы умудрялись втискивать в эту щель даже железнодорожных рабочих, и, конечно же, у нас всегда бывали евреи, которых мы прятали там на ночь, когда они шли мимо нас к побережью.

Потребность немцев в живой силе все возрастала, и оккупационные войска из Витте ушли. Но наши страдания на этом не закончились - начались облавы. В любое время дня и ночи в деревне могли неожиданно появиться грузовики, блокируя улицу с обеих сторон, и отряд солдат обыскивал каждый дом в поисках работоспособных мужчин. Мне не было и тринадцати, когда однажды при очередном появлении немцев я убежал вместе с остальными уцелевшими мужчинами и подростками. Мы бежали через поля, низко согнувшись, перепрыгивая через каналы, направляясь в болота за железной дорогой. Железнодорожное полотно было слишком высоким, чтобы на него можно было взобраться, и оттуда нас бы наверняка увидели, поэтому мы нырнули в широкий канал, который протекал под железнодорожным мостом, и потом ползли насквозь промокшие, задыхаясь и дрожа от холода. К концу войны к нам присоединились даже маленький Корнелиус и глухой папа.

В периодах между облавами жизнь превратилась в мрачную борьбу за существование. Электричество было доступно только для немцев. Без электричества не работали насосы, а потому дождевая вода задерживалась в каналах и гнила. В домах мы пользовались масляными лампами, а масло выжимали сами из капустных семян. Угля не было, поэтому в Витте стали вырубать любимые всеми вязы. Дерево, под которым любил стоять Бас, срубили на второй год.

Но главным врагом, хуже чем холод и солдаты, был голод. Мы были постоянно, мучительно, бесконечно голодными. Весь урожай сразу после сбора забирали для фронта. Мой отец выращивал овощи, как и раньше, но большую часть урожая снимали немцы. В течение нескольких лет наша семья из шести человек жила на рацион для двоих.

Сначала мы дополняли этот скудный рацион луковицами тюльпанов из нашего сада и ели их, как картошку. Но в конце концов кончились даже тюльпаны. Мама делала вид, что ест, но часто ночами я видел, как она делила свою крошечную порцию, чтобы отдать нам. Ее единственным утешением было то, что Бас не дожил до этих времен. Он бы никогда не понял мучительной боли в желудке, холодного очага и улицы без деревьев. Но вот наступил день, когда мама совсем перестала вставать с постели. Мы знали, что, если война скоро не кончится, она умрет.

Но весной 1945 г. немцы ушли и вместо них в Голландии появились канадцы. Люди стояли на улицах, плача от радости. Но меня с ними не было. Я пробежал не останавливаясь пять миль и добрался до канадского лагеря, где сумел выпросить небольшой мешочек сухарей.