Сергей Смирнов - Без симптомов

— Куда мы? — спросил снова Ремезов.

— Подожди, — нервно бросил Игорь Козьмич. — Дорогу забуду.

«Он как в бреду, — подумал Ремезов. — Разобьемся…» Но сел в машину и, сразу согревшись, стал молча наблюдать: таким он Игоря Козьмича еще не видел.

Машина, вырвавшись из лабиринта улиц, понеслась по шоссе.

«Он забыл, как зовут жену, — вдруг дошло до Ремезова, и он весь похолодел и затаил дыхание, упершись взглядом в дорогу. — Теффлер и Изуцу! Мгновенное угасание условных рефлексов!.. Нет! Не может быть., По всем реакциям — ноль. Сразу все анализы врать не могут… У них же здесь мировой уровень… Нет такого симптома, чтобы имена забывать… Чушь… А если Игорь заражен, как же я…»

Ремезов судорожно сглотнул и бесцельно огляделся… Ветер посвистывал в щелях окон. «Что я помню?! Погоди, погоди… не паникуй…» С трудом отгоняя лезущую, липнущую к мыслям толпу уродцев с репродукции Босха, Ремезов перебрал в уме родные имена и названия. «Так… своих помню всех… Всех, да?» — Ремезов спохватился: оставил записную книжку в чемодане. — «Как проверить?.. К сестре бы съездить, а здесь что…» Он тряхнул головой, сообразив, что мучает мозги абсурдом.

Машина остановилась внезапно — на пустой дороге посреди леса.

— Все, дальше не помню, — сказал Игорь Козьмич каким-то разбитым, глухим голосом. — А ты помнишь?

— Что? — спросил Ремезов.

— Дорогу в деревню.

Игорь Козьмич включил дальний свет и долго с напряжением смотрел вперед. Лес впереди нависал над дорогой и вдали свертывался вместе с ней в черную воронку.

— Может, и помню, — признался Ремезов. — Но сейчас темно.

— Темно, — согласился Игорь Козьмич и повернулся к Ремезову. — А что еще помнишь? Как тетка Алевтина картошку копала, помнишь?

— Помню, — признался он.

— У тебя остались фотографии?

— Какие? — снова изумился Ремезов и вдруг догадался. — У сестры есть два альбома… Ага! Там и мы с тобой… в трусах… На той березе с веревкой. Помнишь?

— Березу? — с дрожью в голосе сказал Игорь Козьмич и снова перевел взгляд на дорогу. — Не помню…

— Как же ты березу не помнишь? — даже рассердился Ремезов, — Вместе же качались…

— Не помню… Как утром бреюсь, помню.

«Бред, — подумал Ремезов. — Или разыгрывает?.. А почему он обязательно должен помнить березу? Я тоже не все помню… Психоз… Нет. Чтобы у Игоря психоз… Чушь… Но березу не помнить!.. Что с ним такое?.. Сорвался… Доначальствовался… А с виду вроде крепок». И, глянув на Игоря Козьмича, Ремезов еще раз прикинул, не пора ли увозить его в казенный дом.

Ремезов представил, как санитары ведут размякшего Игоря Козьмича, — и ему стало стыдно, очень стыдно. Все это показалось ему позором и предательством… «Зря он пил», — подумал Ремезов и спросил однофамильца о самочувствии. Игорь Козьмич пожаловался на провалы в памяти, на «черноту в голове». — …Как будто кто-то по потолку ходит, — сказал он.

— Ты устал. Сорвался. Надо успокоить нервы, — докторским тоном произнес Ремезов. Игорь Козьмич помолчал в тишине и вдруг проговорил холодно, совершенно бесчувственно:

— Ты ничего не понял, главный эксперт…

— Чепуха, — уверенно ответил Ремезов, — Все анализы одновременно врать не могут… И потом, таких симптомов не бывает.

— Ты ничего не понял, — снова проговорил Игорь Козьмич механическим голосом. — Вируса нет в организме. Организм для него — только мембрана, через которую надо проникнуть в память…

— Ну, это уже мистика, — пожал плечами Ремезов.

— У памяти нет иммунитета, — словно не слыша его, вещал, как медиум, однофамилец. — Память — среда, в которой он размножается… Ты можешь представить себе рак памяти?

— Но это же… — пробормотал Ремезов, теряясь. — Память ведь тоже в клетках мозга. Не может же она быть где-то не в голове…

Игорь Козьмич шевельнулся и медленно вздохнул:

— Это старая история, — равнодушно сказал он. — Еще никто не находил на вскрытии ни памяти… ни совести… А тебя, — он обернулся к Ремезову, посмотрел на него невидяще, — тебя надо беречь. Тебя в заповедник. Праведников зараза не берет…

Ремезов этим бормотанием, этим наговором сам был наполовину загипнотизирован и, только услышав про «праведника», встрепенулся, разогнал пелену.

— Ты ошибся, Игорь Козьмич, — громко сказал он, невольно надеясь, что ему наконец удастся развеять наваждение, встряхнуть однофамильца. «Вообще не надо было ему пить», — снова подумал он. — Я, с твоего позволения, — не «праведник». Это у тебя студенческий рефлекс на слово «Алтай». У тебя на Алтае и Тибете — все махатмы… А мне что Алтай, что Бологое — все равно. Главное — от тебя удрать… Да, я терпеть не мог Гурмина и не стал бы на него пахать… Да, я не смог работать, как на урановом руднике. Ведь он приказывал… Если б он по-человечески попросил… кто знает, может, и согласился бы. Не там, так здесь… Все равно в жизни без нашего советского риска не обойдешься. Короче, Игорь, в Тмутаракань я подался со злости и зависти. Сам себя утверждал — глядите, какой я хороший… Вот так, Игорь, если дело дошло до исповедей. Ты был прав: мне бы… В мою келью под елью да хорошую бы аппаратуру. Искусить меня легко, ты не думай. Да не тебе, слава богу.