Джордж Мартин - Звезда смерти

В темноте были какие-то звуки… низкое гудение, на Границе слышимости, и более громкий звук, будто плеск подземного океана.

Но он был не под землей, напомнил себе Хэвиланд Таф. Он был на борту древнего космического корабля по имени «Ковчег» и окружен мерзавцами, и Машрум был убит его собственными руками.

Он шел дальше. Как долго — он не мог сказать. Шаги отдавались эхом. Пол был ровным и, казалось, тянулся в бесконечность.

Наконец, он на что-то наткнулся в темноте. Он двигался довольно медленно и поэтому не ушибся, но при столкновении выронил Машрума. Таф попытался отыскать то, что его остановило, но через ткань перчаток определить это было трудно. Что-то большое и выгнутое.

В это мгновение все осветилось.

Для Хэвиланда Тафа это не было вспышкой, освещение было слабыми и недостаточным. Свет отбрасывал черные размытые тени по всем направлениям и придавал освещенным местам странное зеленоватое сияние, будто они были покрыты каким-то светящимся мхом.

Таф осмотрелся.

Это был, скорее, туннель, чем пещера. Он прошел его насквозь, по меньшей мере километр, как ему казалось. Но ширина туннеля была едва ли сравнима с его длиной, он, должно быть, пронизывал весь корабль вдоль продольной оси, и как казалось, уходил в ничто в обоих направлениях. Потолок над ним был вуалью из зеленых теней, высоко-высоко над головой Таф, кажется, угадывал его изгиб.

Там стояли машины, гигантское множество машин, компьютерный терминал, встроенный в стену, странное устройство, какого Таф никогда раньше не видел, рабочие столы со встроенными в них трубопроводами и микроманипуляторами. Но самым важным в этом гигантском гулком туннеле были чаны.

Чаны были повсюду. Они стояли вдоль обеих стен в обоих направлениях, насколько хватало глаз, и еще несколько свисало с потолка. Некоторые чаны были огромны, их полупрозрачные стенки выгнулись так широко, что могли бы вместить «Рог изобилия». И тут же были сосуды размером с человеческую ладонь, их были тысячи, они поднимались вверх вдоль стен как пластиковые пчелиные соты. Компьютер и терминал казались рядом с ними совсем незначительными, мелкие детали, которые легко можно было просмотреть.

И только сейчас Хэвиланд Таф смог определить происхождение бульканья и плеска, что он слышал уже некоторое время. Большая часть чанов была пустой, насколько он смог разглядеть сквозь зеленоватое сияние, но некоторые — один тут, другой там, два еще немного дальше — казались наполненными какой-то цветной жидкостью, в которой поднимались пузыри или слабыми движениями сотрясались едва видимые тела, находящиеся в них.

Хэвиланд Таф долго рассматривал все, что попадалось ему на глаза, чудовищная протяженность всего этого вызывала ощущение собственной мизерности. Но, наконец, он отвернулся и наклонился, чтобы снова поднять Машрума.

У своих колен он увидел то, за что он запнулся — средних размеров чан с выгнутыми прозрачными стенками. Этот чан был заполнен густой желтоватой жидкостью, в которой змеились красные завитки. Таф почувствовал слабое бульканье и легкую вибрацию, как будто в чане что-то шевелилось. Он наклонился, всматриваясь внутрь, затем опять отшатнулся назад.

Из чана, покачиваясь, на него глядел еще нерожденный, но все же живой тираннозавр.

В цепях схемы боли не существовало. В схеме у него не было тела. В схеме он был только мыслями — ничем иным, только чистыми, приятными мыслями, и он был частью неизмеримо могучего и бесконечно большого целого, значительно большего, чем он сам, больше, чем любой другой из их группы. В схеме он был больше, чем человеком, больше, чем киборг, больше, чем машина. В схеме он был чем-то богоподобным. Время там ничего не значило, он был быстрым, как мысль, быстрым, как переключающие реле, быстрыми, как сигналы, несущиеся вдоль нитей сверхпроводника, быстрым, как вспышки микролазера, ткущие свою невидимую сеть в центральной матрице. В схеме у него были тысячи ушей и тысячи глаз, и тысячи рук, которые он сжимал в кулаки и которыми мог ударить, в схеме он мог быть одновременно везде.

Он был Аниттой. Он был «Ковчегом». Он был кибертехом. Он был более чем пятью сотнями станций-спутников и мониторов, он был двадцатью «Империалами-7400» охраняющими все двадцать отделений корабля с двадцати стратегически разделенных подстанций, он был полководцем, дешифровальщиком, астрогатором, специалистом по двигателям, медицинским центром, корабельным вахтенным журналом, библиотекарем, микрохирургом, оценщиком клонов, охраной и поддержанием порядка, связью и защитой. Он был совокупностью аппаратуры и программного обеспечения, основной дублирующей системой и вторичной и третичной дублирующими системами. Он был тысячадвухсотлетним и тридцатикилометровым, а его сердцем была центральная матрица — едва ли два метра в квадрате, а все остальное — неизмеримо большое. Он касался и здесь и там, и повсюду, и беспрепятственно передвигался, куда хотел, его сознание неслось по цепям схем, разветвлялось, танцуя и прыгая на лазерных лучах. Его пронизывали знания — как захватывающий поток, как могучая река, бьющая в берега всей неутомимой кипящей белой энергией силовых кабелей. Он был «Ковчегом». И он собрался умирать.