Леонид Панасенко: С той поры, как ветер слушает нас

— Глупенький, — прервала его Мария. — Ты же знаешь: я не из тех людей, с которыми бывают несчастья. Даже смерч меня не тронул. Ну, схватил, потащил. А потом? Как только понял, с кем имеет дело, так сразу и смылся.

Маленький Рафаэль тоже засмеялся — коротко и обрадованно. Сейчас он чем-то напоминал молодого и глупого: пса, на которого сначала накричали, а затем погладили.

В душе Марии шевельнулась благодарность. Что ни говори, а этот парень с широким лицом и вьющимися волосами — настоящий друг. Надежный, преданный. И хватка у него есть к любому делу — своего не упустит. С таким удобно жить. Он охотно возьмет на себя все и будет, чудак, считать, что ему крупно повезло.

— Есть новость, — сказал Маленький Рафаэль. — У меня наклевывается крупный заказ — этикетки для прохладительных напитков. Их решили полностью обновить. Конечно, будет конкурс. Но я знаю своих соперников и их возможности. Кроме того, я съезжу на денек… Как только ты поправишься… Эскизы… гонорар…

Его голос стал то и дело почему-то пропадать. Так бывало и раньше, когда Марии надоедали «откровения» жениха. Она подняла руку, закрыла ему рот.

— Я устала, Раф, уходи. Хочу спать.

Маленький Рафаэль смешался, умолк. Хотел что-то спросить, но не решился.

— Я приду завтра, — пообещал он, поднимаясь. — Тебе в самом деле надо сейчас побольше отдыхать.

Маленький Рафаэль — «смешное прозвище я ему придумала, не правда ли?» попрощался и ушел.

Мария облегченно вздохнула и нырнула в сон, как в воду — неглубоко, чтобы только освежиться, и тут же проснулась.

Где-то в коридоре хлопнула форточка, зазвенело разбитое стекло. Марлевая занавеска на окне шевельнулась.

— Кто тут?! — спросила Мария.

Ей вдруг стало страшно. Страшно и жутко, как в детстве, когда маме случалось где-то задерживаться, и она оставалась одна в пустой квартире, и сумерки подкрадывались со всех сторон, и она, вместо того чтобы включить свет, пряталась под одеяло и старалась дышать тихо-тихо…

В палате никого не было. Горел ночник, за матовым стеклом двери угадывался пост дежурной сестры. Рядом. Рукой подать…

«Может, кто за окном притаился?» — подумала Мария и тут же отбросила эту мысль. Днем в окно заглядывали верхушки деревьев. Третий этаж, не ниже.

И все же в абсолютно пустой комнате кто-то был. Причем чужой. Настолько чужой, что Мария, сдерживаясь, чтобы не закричать от ужаса, подтянула простыню к самому подбородку и вновь шепнула:

— Кто тут? Я тебя слышу. Не прячься.

«Да!.. Это случилось!.. Это возможно, я докажу всему миру… Невозможное — возможно!

…_Да!.. Да!.. Да_!..»

Случай на косе потряс его.

Хотя почему случай?

Он столько дней наблюдал за ними. Точнее, только за женщиной золотоволосым созданием природы, которое показалось таким родным, близким по духу, что его до сих пор мучит глубокая жалость: почему она человек, а не вихрь, не красавец торнадо, с которым они вместе летали бы по свету, и это счастье длилось бы вечность?!

У нее прекрасное лицо, совершенная фигура. Он знает это, потому что понимает красоту. Это, конечно, волнует и притягивает, но это внешнее, для людей.

Он же увидел в ней нечто другое.

Она порывистая и нежная. Насмешливая, подчас язвительная, и одновременно тонкая, ранимая, одетая в колючие слова только для того, чтобы защититься от нападок жестокого мира. По сути своей она очень одинокая…

Может, все это вовсе и не так, но он ее такой увидел.

Ее спутник? Он даже не разглядел его — не обращал внимания. Он тоже нечто внешнее, как одежда, очки от солнца, автомобиль…

Несколько дней он любовался ею, посылал братца-ветра, часть свою, прикоснуться к ее лицу, поиграть легкими волосами. Затем она поссорилась со своим спутником, тот уехал, и он не удержался. Налетел, заключил в объятия, унес с косы…

Как сладко ему было!

Его воображение рисовало земную женщину простыми и естественными для него понятиями, сравнивало ее с природой, ибо ничего более красивого и совершенного он не знал.

Отдельные понятия, иногда ключевые, иногда, может, и случайные, приходили, повинуясь всеобщему вихревому вращению, в движение и повторялись в его сознании как эхо. Когда-то это мешало думать, позже привык и даже полюбил эти зеркальные отражения мысли, переблески, которые уравновешивали скорость его жизни и скорость его мышления.

Нынче все в нем вращалось вокруг Марии, закручивалось в тугую звенящую пружину. Еще миг — и лопнет, взорвется с громовым раскатом: «Мария!»