Богдан Петецкий - «Рубин» прерывает молчание

— Можно бы привезти сюда школьные экскурсии, — добавил я через минуту. — Образцовый пример атмосферы с высоким показателем преломления. Двуокись. В свое время что-то подобное искали на Венере.

— Именно, — буркнул он.

Это было, кажется, его излюбленное словечко. По крайней мере с некоторых пор.

Наушники тихо зазвенели и раздался чистый голос Фроса:

— Что делаете? Предполье свободно. Ни следа движения. Нужны данные?

Мота поднял голову и уставился на склоны ближайших пригорков. Он стоял так несколько секунд. Наконец, более сильный порыв ветра словно разбудил его. Он слегка встряхнулся и двинулся вперед.

— Добро, Фрос! — пробормотал он, отойдя на добрый десяток шагов. — Следи за этим предпольем. Кроме этого ничего с тебя не требуется.

— Пока! — добавил я вполголоса.

— Пока, — согласился Мота.

Дозаторы кислорода в вентилях баллонов работали безупречно. Шлось легко, несмотря на давление, значительно превышающее земное. Может, уравновешивало его уменьшенное тяготение? Или попросту конструкторы скафандров попали наконец в десятку? Нас экипировали новейшими моделями, поспешно испытанными на каком-то из сателлитарных полигонов.

Первые пригорки, которые казались так близко, буквально рукой подать, в действительности были отделены от места посадки на добрых восемь километров.

Стоя на вершине плоского, куполообразного возвышения, в десятый раз я мысленно пробежал список бортовых транспортных средств «Рубина». Он не был слишком длинным, но меня удовлетворили бы первые попавшиеся вездеходы.

— Металл, — пробормотал Мота.

Я посмотрел в его сторону. Он стоял с низко опущенной головой, всматриваясь в окошечко калькулятора.

Я приблизился и заметил, что датчик ферроиндукционного индикатора засветился оранжевым светом.

— Станция?

— Нет… Залежи.

— Хочешь тут копать?

Он промолчал некоторое время, манипулируя на миниатюрном пульте, двигая пальцами в грубых шероховатых рукавицах, а потом внезапно резким движением захлопнул кожух аппарата и поднял его на ремне. Что-то кольнуло меня.

— Это неожиданно? — спросил я.

Он уверенно покачал головой.

— Не знаю, — сказал он с колебанием в голосе. — Конечно, здесь есть пласты руды. Некоторые я сам доанализировал… на всякий случай, — усмехнулся он неожиданно. — А вот эти должны быть исключительно богатыми. Жаль… — он прервал себя.

Жаль! В этом весь Мота. На борту — фотоник в «штатском» — экзобиолог, он имел, собственно говоря, только одну страсть: бродить по свету. А скорее, по всем возможным светам! Он улыбался часто, но наиболее открыто и сердечно, когда открывал для себя растения, минерал, не встречавшегося ранее цвета, новую деталь в пейзаже. При всем том эта страсть была последней, в которой его можно было подозревать, когда встречаешь его в первый раз. Он был двухметрового роста с бицепсами борца-тяжелоатлета, светлыми, почти белыми волосами, всегда зачесанными в противоположном направлении к тому, к которому они имели естественную склонность и широкими пухлыми ладонями: он производил впечатление добродушного силача, предающегося легким размышлениям о ближайшем ресторане. При улыбке лицо его становилось почти мальчишеским, хотя ему было под шестьдесят.

— Мота, Мурки! — зазвенел в наушниках взволнованный голос Фроса. — Потерялся пеленг! Слышите?

— Как это потерялся? — спросил Мота. Он повернулся в сторону уже невидимого «Рубина», словно хотел взглядом пробурить цепь холмов и панцирь корабля, чтобы проверить, не горячка ли случаем у Фроса.

— Они перестали передавать.

— Это хорошо, — сказал я немного погодя. Я пояснил: — На четыре года будем иметь покой!

— Может, пустить зонд? — не выдержал Фрос. — С низкой орбитой, только над станцией?

— Нет!

Это прозвучало как звук захлопнувшейся двери. Но Фрос знал так же хорошо, как и мы, что появление над станцией разведывательного аппарата должно было окончательно нас расконспирировать. Он был более выбит из равновесия, чем этого требовала ситуация. Видимо, потихонечку он питал определенные надежды в связи с этими пульсирующими на плато огоньками, которые так неожиданно приветствовали нас на орбите планеты. Может он думал о той тройке — о Мыкине и других?

Мы двинулись дальше.

Перед нами сейчас стелилась обширная равнина, замкнутая низкими холмами, за которыми была уже загибающаяся кверху поверхность океана.

Выше маячили очертания далекого континента. Еще час, может полтора и наступит ночь.