Андрей Кокоулин - Я — эбонитовая палочка

Мы сидели в скверике, клен над нами шелестел пожелтевшими листьями, пахло дождем, порывами налетал ветер, Виктор Валерьевич украдкой морщился — у него болело ревматическое колено.

"Подвергать разбору свои поступки, — говорил он, — трудно и неприятно. Если добираться до сути, до мотивов, до тонких ниточек желаний, то человек, может быть, открывается самому себе не с лучшей стороны. Где-то жадность руководит им, где-то равнодушие, где-то страх. Смотреть в такое зеркало, жуткое, в общем-то, не каждый отважится. И редко кто, раз посмотрев, решит перемениться. Скорее, забудет, как дурной сон".

Желто-коричневый пятнистый лист спланировал между нами, упал на землю. Виктор Валерьевич приподнял воротник пальто.

"Понимаешь, Коля, жизнь — это загадка. Разгадать ее, найти себя в ней — вот задача. Посильней любого детектива орешек. А разве это возможно, если ты сам себе — белое пятно, неизведанная земля? Как лист: дунул ветер — и полетел по жизни. А куда, зачем? Многие, очень многие, Коля, так и живут. Только правильно ли это?".

Я обнаружил, что, соглашаясь с Виктором Валерьевичем, трясу головой.

— Господи! — отшатнулась от меня дама в брючках и жакетике.

— Изв-вините.

Люди проходили мимо, ныряли за пилоны, толпились на платформе. Поезд задерживался. Какая-то старушка притиснулась ко мне справа, из ее сумки, поставленной на колени, зашипел, засверкал глазами — "тише, Васенька, тише" — черно-серый котище. С другого бока прижался мощным задом потный толстяк.

На скамейке, как на грядке, стало тесно.

Вот и думай, что хочешь — соседняя скамейка была пуста. Ну вот чего бы им!.. Ведь пуста же!

Определенно, что-то вокруг все-таки происходит. Надо признать. Накручивается.

Если все же, все же я чем-то таким притягательным обладаю, то ко мне, скорее всего, стремятся бессознательно. Может, это как афродизиак. Может, меня опрыскал кто-то случайно…

Ой, бред!

Я пошевелился. Толстяк буркнул что-то неодобрительное. Мешаю я ему, видите ли. Наклониться нельзя. А ведь могу и пересесть. Вот интересно, он за мной потянется или останется на месте? Я покосился. Толстяк уныло обмахивался газеткой "Метро", от него так и веяло кисловатым жаром.

— Что? — заметил он мой взгляд.

— Т-там с-свободно, — показал я Френсисом на скамейку.

— И что?

Недоумение его было искренним. Действительно, что? Я заглянул в удивленные глаза и стесненно пожал плечами.

— Н-ничего.

Толстяк фыркнул.

С гудком, с гулом выкатил наконец поезд. Остановился, раскрылся — милости просим, граждане пассажиры. На выход, на вход.

— Знаете, — сказал, поднимаясь, толстяк, — странный вы какой-то.

Он потоптался, оглядываясь на состав. Видно было, что уходить, уезжать ему не хочется. Совсем. Безотчетно, но всей душой. И вместе с тем…

Лицо его дрогнуло отголоском внутренней борьбы. Ресницы, губы, подбородок — разом.

— Что? — повернулся он ко мне, словно уточняя что-то. Словно не расслышал или отвлекся. Навис. Вылупился.

И неожиданно, вскрикнув, рванул к вагону.

Смыкающиеся створки не смогли преградить ему путь. Он их отжал. Втиснулся. Спрятался. Я посмотрел ему вслед. И это я-то странный?

Какой-то зомби наоборот…

А старушка, пригревшись на моем плече, поезд, конечно же, пропустила. Тревожить ее было почему-то неловко. Спит и спит. Куда тут двинешься? Хорошо, кот из сумки через некоторое время кстати мурявкнул. Мря-яу…

— Ой, простите, ради бога!

Очнувшись, старушка живо засеменила к платформе. Не оглянулась, не попрощалась и никакой странности во мне не заметила.

Все? Никто больше не хочет присоседиться?

Я снова раскрыл Френсиса. Итак, что там с масками резиновыми? С масками…

Нет, а если серьезно подумать?

Вот кто я? Кем я себя ощущаю? Вот честно… Точно не супермен какой-нибудь, не человек-магнит. Не свыкся еще с мыслью. Да и не верится как-то. Привык уже смотреть на такие вещи скептически. Только в нашем цирке!..

Раньше, наверное, повелся бы. Ух, распирало бы от гордости. Я — повелитель биомассы! А сейчас… Я подпер "покетом" подбородок. Сейчас я думаю, надо ли мне это? Чтобы все стремились… а ты на своих кривых ногах, которые в любой момент готовы сложиться…

И, вообще, для чего?

Дар собирать вокруг себя толпу — сомнителен. Задавят по неосторожности.

Мне вдруг жутко захотелось проснуться. Я даже глаза закрыл.

Раз-два-три — и ни Сергея, ни помертвевшего лица Светланы Григорьевны, ни зомби…

Увы.

Между тем, состояние было именно как во сне. Тягучее, тягостное. Муторное.