Наталья Резанова - Открытый путь [сборник]

«Скель. После дня усекновения главы святого Иоанна Крестителя.

Любимая!

Нет слов передать, как мы обрадовались вести о твоем выздоровлении. Эгберт отыскал нас на подворье Лиги и передал письма. Он уверяет, что порт откроют самое большее через две недели. На одном из курьерских кораблей Лиги можно было бы вернуться и раньше, и я пытался это сделать, но они отказываются брать пассажиров, ссылаются на то, что на побережье после эпидемии вновь беспорядки, что после вступления в Лигу двух новых городов у них не хватает ни людей, ни кораблей, — короче, ты знаешь подобные отговорки. Единственное, что берется устроить Эгберт, — это пересылку письма, а добираться домой придется на каком-нибудь торговом корабле. Сейчас их много пойдет к нам, несмотря на близость осени, потому что цены там, несомненно, взлетят до небес. Проспер, капитан „Мизерикордии“, — ты его, должно быть помнишь, — согласен принять нас на борт — может, у него особые виды на будущее, когда я вернусь к своей должности, но сейчас мне это безразлично. Добираться посуху — слишком долго, да и заставы все еще стоят. А я знаю, что там за люди. С портовыми чиновниками я еще мог бы договориться, но не с этими. И насчет беспорядков, очевидно, не лгут, а со мной Бен.

Я, наверное, сильно очерствел в последнее время. Это касательно известия о смерти старших Груохов. Оно опечалило меня не так сильно, как должно. Тревога о собственном благополучии делает жестоким. Удивлен, что советник не забыл нас в своем завещании. Я этого не ждал.

Бен, слава Богу, все тяготы неустроенной нашей жизни переносит достойно. Но, как ни тужится он казаться взрослым и сильным, он всего лишь маленький мальчик и очень скучает по дому и по тебе. Однако теперь, когда я сказал ему, что мы скоро вернемся, он душевно ожил и больше не плачет по ночам.

Да, это было страшное лето, но судьба оказалась милостивее, чем я полагал. Пройдет немного времени, и все наши горести и несчастья останутся позади…»

После того как первая истеричная радость, охватившая южан, когда эпидемия пошла на убыль, а потом и вовсе покинула округу, утихомирилась, стало ясно, что особенно веселиться не с чего. Урожай был загублен почти полностью — засухой, пожарами, нередко вызванными кострами карантинных застав, и просто небрежением. Сокрушительный удар был нанесен торговле. Рыбаки еще кое-как поддерживали существование города, но рынки представляли собой жалкое зрелище, и местные власти опасались голодных бунтов и нападений на деревни, обитатели которых, в силу понятных причин, предпочитали попридержать припасы и скот, а не выставлять на продажу. Поддержку горожанам могли бы оказать купцы, рискнувшие прибыть в Старый Реут, но каждому известно, что риск должен быть оправдан.

Что ж, как бы они ни вздували цены, деньги все равно есть невозможно. А те, кто только что уцелел от заразы, не захотят подыхать от голода. Так было всегда, и горожане заранее смирились с этим. Лучше торговцы-прохиндеи, чем свежие общие могилы, залитые негашеной известью. А злоба, испытанная при расставании с последним медяком, — лучшее свидетельство пребывания души в человеческом теле, чем невыносимая головная боль.

Посему, когда в порту забили в колокол, извещая, что в заливе показался корабль, этот звон подхватил колокол на башне магистрата, где недавно в полном безветрии болтался желтый карантинный флаг, а за ним — звонницы. И снова накатило ликование, как вино, выпитое на пустой желудок. Время близилось к вечеру, но было светло, и многие горожане, побросав дела, кинулись в гавань. Из уст в уста передавалось название замеченного корабля: «Мизерикордия», торговый трехмачтовик из Скеля. Портовое братство — матросы, грузчики, столяры, конопатчики — уже спорило, каков его груз, и, как водится, делало ставки. Была здесь публика и почище. Пришел Кинвал, и все люди Лиги (в ней ныне состояло уже восемь портов), свободные от вахты, не преминули выйти в гавань. Появились, силясь сохранить достоинство, представители магистрата. Их ряды были сильно прорежены эпидемией, новых же блюстителей городского управления пока избрать не успели. И конечно, на молу, на пристани и дальше, на каменистом берегу, толпилось немало обычных горожан, в особенности женщин. В иные дни они редко заглядывали в порт, но сегодня им не пеняли.

Время близилось к вечеру, но вечер пришел слишком скоро, и тьма, павшая на порт, была слишком густой и пронизывающей для тихих осенних сумерек. Люди, стоявшие здесь, не могли не заметить иных примет, но они не хотели их видеть, не хотели верить в приближение шторма. И шторма не простого. Шел северный ветер.