Андрей Сенчугов - Фантом

– Дело не в том, боюсь я или нет. Кругом война. А мы на оккупированной территории. Нужно соблюдать осторожность.

– Не учи меня осторожности, ефрейтор. Заводи машину и поехали!

– Слушаюсь, гер майор.

Машина медленно поехала вперед. Ефрейтор на всякий случай положил на колени автомат, майор держал наготове вальтер.

– Смотри, Ганс. Это же мальчишки! Простые мальчишки. Замерзли, наверное, – усмехнулся Зиберт, когда машина подъехала к стоящим на дороге подросткам. Это действительно были двое пацанов двенадцати-тринадцати лет невысокого роста, причем один был на голову выше другого. Тот, что ниже, стоял, опираясь на костыли. Вместо одной ноги в штанине, нелепо подвязанной веревкой, висела культя. Мальчишки имели жалкий вид, потрепанная одежда мало спасала продрогшие от холода тела. Мороз пробрал их до костей. Подросток, который был выше, отогревал дыханием замерзшие ладони и делал знаки водителю, чтобы тот остановил машину.

– Притормози, Ганс, – приказал офицер и открыл дверь. – Что вам нужно? – спросил он с акцентом на русском языке.

– Дяденьки, довезите нас до Осиновки. Ну, пожалуйста. Мамка ругаться будет, – заканючил тот, что был повыше.

– Осиновка? Гут, хорошо. Залезайт, шнеля.

Мальчишки, получив разрешение, радостно заулыбались и залезли на заднее сиденье.

– Гут? Руссия, зима: у-у-у, холодно, – засмеялся майор и убрал пистолет. Он достал из кармана плитку шоколада и передал мальчишкам. – Поехали, Ганс.

Ефрейтор недовольно поморщился. Ему не понравилось, что офицер проявил излишнюю жалость к детям, отцы которых, возможно, партизанили в местных лесах.

– Зачем мы подобрали этих вшивых щенков, гер майор?

– Дети не виноваты, Ганс, что взрослые развязали войну. В первую мировую я вряд ли был старше их. Но помню, как русский солдат там, в Европе, когда мы с матерью были в эвакуации, сжалился над нами и протянул каравай хлеба и шмат сала. Так-то вот… Ну, так ты не закончил историю о том, как вы с другом отдыхали на ферме.

– На ферме? – в задумчивости спросил ефрейтор. – Ах, да…

Он продолжил рассказывать о своих незамысловатых довоенных приключениях. Увлеченные беседой, немцы не заметили, как позади отогревшиеся мальчишки переглянулись и слегка подмигнули друг другу. Один из них осторожно положил руку в карман плохонького тулупчика, а другой полез за пазуху своего драного пальтишки.

Как по команде они выхватили по небольшому пистолету и ловко передернули затворы. Военные не могли не понять значения лязгающих звуков и в недоумении полуобернулись назад. Ефрейтор процедил сквозь зубы ругательства и остановил машину. В ту же секунду почти одновременно раздались два оглушительных выстрела. Одна пуля разворотила водителю голову. Он упал на руль и, конвульсивно дернувшись, затих. Другая пуля оцарапала щеку майору и пробила ветровое стекло. С головы упала фуражка, обнажив седые не по возрасту волосы. Его голубые глаза ошалело посмотрели на мертвого ефрейтора, потом на подростков.

– Колька, стреляй! – то ли от страха, то ли от желания перекричать звон в ушах срывающимся голосом истерично завопил одноногий. – Стреляй, Колька-а-а!

От этого вопля Колька, очнувшись, вздрогнул и судорожно, закрыв от волнения глаза, нажал на спусковой крючок. Но за мгновение до этого офицер успел опомниться, распахнул дверь и вывалился из автомобиля. Стая ворон, сидевшая на деревьях, испуганная шумом, тревожно взмыла в небо. Пуля с визгом пронеслась от головы Зиберта совсем рядом. Он быстро вскочил на ноги и, крепко держа портфель одной рукой, а другой, вытаскивая из кобуры вальтер, побежал к молодому дубу. Пацаны проворно выскочили на дорогу, при этом одноногий едва не упал, но успел подхватить костыли. Вдогонку офицеру громыхнули выстрелы.

Резкая боль в ноге, в которую вонзилась одна из пуль, заставила майора споткнуться. Он вскрикнул и упал, затем быстро перевернулся на спину. Отталкиваясь от земли здоровой ногой и рукой, в которой был зажат портфель, неловко попятился, чтобы спрятаться за дуб, оставляя полоску кровавого следа на снегу. Поняв, что не успеет, да и дерево – укрытие ненадежное, поймал на мушку мальчишек. Еще несколько секунд и с подростками было бы покончено. Будь на его месте кто-то другой, менее сентиментальный, так и было бы. Но стрелять по детям, даже в условиях смертельного для себя риска Зиберт согласно собственным убеждениям не смог. Эти убеждения были непонятны многим его сослуживцам, считавшим Зиберта излишне мягким на войне. Зиберт, прикусив губу, опустил пистолет. Появилось чувство нереальности происходящего. Слезились глаза от попавшего в них снега. Маячившие неясные очертания стремительно увеличивающихся фигур прибавили ощущений какого-то кошмарного сна. Молоточки пульса яростно колотили по вискам.