Филип Дик - Свободное радио Альбемута.

— Расстреляйте меня, подонки!

— Ваши книги будут выходить одна за другой, — продолжала Вивиан, — и постепенно ваши взгляды, выраженные в этих произведениях, придут в соответствие с официальными, нами одобренными. В первых книгах еще будут заметны следы преступных устремлений, но, поскольку вы стареете, смягчение ваших позиций не вызовет удивления.

Я уставился на нее.

— Так вы все это время намеревались меня использовать в своих целях?

— Разумеется, — сказала она.

— И убить Николаса?

— Этого мы не планировали. Мы не знали, что им управляет спутник. Поверьте, Фил, у нас нет выбора. Ваш друг уже не является…

— Вивиан, — прервал ее я, — позвольте мне поговорить с Ником, прежде чем его расстреляют. Один раз, последний.

— Вы будете сотрудничать с нами после этого? Я имею в виду ваши книги.

— Буду, — ответил я, хотя не собирался им уступать. Я просто хотел выиграть время для Ника.

Вивиан отдала приказ по рации:

— Отложите расстрел Николаса Брейди. Отведите его в камеру.

Из динамика послышалось:

— Извините, мисс Каплан, но он уже мертв. Впрочем, подождите, я проверю… — Пауза. — Да, он мертв.

— Хорошо, — сказала Вивиан. — Благодарю. — И повернулась ко мне. — Слишком поздно, Фил. Не в правилах полиции откладывать такие…

Я бросился на нее, пытаясь нанести удар в лицо. В моем воображении фантазия затмила реальность — я ударил Вивиан прямо в рот, услышал хруст разбитых зубов, ощутил, как сплющивается нос под моим кулаком… Но это был лишь сон, неосуществленное желание. «Дановцы» уже повисли на мне, оттащили от Вивиан и принялись избивать. Рукоять пистолета опустилась на мою голову, и я потерял сознание.

Я пришел в себя не на больничной койке, а в тюремной камере.

Сел и ощутил боль во всем теле. Вскоре я обнаружил, что волосы у меня в крови. Никакой медицинской помощи мне не оказали, ну и ладно. Николас мертв, Рэйчел и Джонни наверняка в тюрьме. Фирма «Новая музыка» исчезла с лица земли, сгинула, так и не успев выпустить заветный диск. Все кончено. Лопнул, ушел в небытие план горстки людей, пожелавших сбросить тиранию полицейского государства.

И ВАЛИС не помог, подумал я.

Мой друг мертв, говорил я себе. Он был мне другом на протяжении почти всей моей жизни. Нет больше Николаса Брейди, и некому верить в невозможное, некого слушать.

Случившегося уже не исправить. Нет такой силы, высшего существа, которое явилось бы и направило нашу жизнь в новое, верное русло. Тирании ничего не грозит — Феррис Фримонт останется на своем посту. Все осталось по–прежнему — если не считать смерти ни в чем не повинных друзей.

Я понял — ни единой книги мне более не суждено написать. Их напишут за меня, напишут те, кого одобряют власть предержащие. А мои читатели услышат голос безымянных лакеев из Вашингтона, лакеев, облаченных в дорогие костюмы и модные галстуки. Людей, выдающих себя за меня, подражающих моему стилю. И выхода из этого положения нет. Нет никакого выхода.

В камеру вошли двое полицейских. Они следили за мной — я заметил камеру, установленную на потолке, и понял, что они ожидали, когда я приду в себя.

— Следуйте за нами!

Я повиновался и, превозмогая боль, поплелся по коридору. Наконец я увидел перед собой дверь с надписью «МОРГ».

— Можете полюбоваться, — сказал один из полицейских, нажимая кнопку звонка.

Через минуту я стоял, устремив глаза на тело Николаса Брейди. Он был мертв. Пуля попала в сердце, так что опознать Ника не представляло труда.

— Отлично, — сказал полицейский. — Теперь — обратно в камеру.

— Зачем мне это показали? — спросил я.

Полицейские не ответили.

Уже в камере я понял, почему меня заставили взглянуть на тело Николаса. Мне продемонстрировали, что это не шутка, не обман, что то же ожидает и меня, что то же уже совершено в отношении других. Не пустые угрозы, не попытки запугать, а мрачная действительность. На этот раз полиция не лгала.

Впрочем, подумал я, не исключено, что кое–кто из членов Арампрова уцелел. Ведь тот факт, что полицейские взяли Николаса, вовсе не означал, что они взяли всех.

Смерть, подумал я, ужасна. Еще ужаснее смерть хороших людей. Это истинная трагедия. Особенно, если она оказалась бесполезной.

На какое–то время сознание мое затуманилось. Я ощущал боль, мною владело чувство безысходности и горечи от потери друга. Из забытья меня вывела Вивиан Каплан, вошедшая в камеру со стаканом в руке.

— Это виски, — сказала она. — Настоящий бурбон.