Вадим Проскурин - Восемь дней Мюллера

Дельф Патиритилап заболел и умер. Дежурный провидец признал смерть естественной, Лайма вступила в наследство и в одночасье стала невероятно богата, раньше она о таком не смела и мечтать. Но мечта сбылась и заодно в жизни появилось дело, чтобы не помереть от скуки. Заморское колдовство стало для Лаймы основным смыслом праздного бытия, в которой все предыдущие цели уже достигнуты. Лайма поверила в растманство всем сердцем и фактически стала знаменем черножопых сил столицы, хотя официально считалась жрицей третьего уровня, этот титул не давал ни обязанностей, ни привилегий, только позволял время от времени плясать во славу темных богов, и все. Но до того, как Лайма примкнула к черножопому сестринству, другие светлокожие девушки такую возможность вообще не рассматривали, привыкли, что растаманством занимаются одни только черножопые, а их принято считать как бы низшими существами. И вдруг приходишь из любопытства на шабаш, и видишь среди черных жоп красивую белую женщину, этакого ангела в чертовой маске, и понимаешь: «А я ведь тоже так могу!» За следующий год армия столичных ведьм увеличилась вчетверо, и теперь шабаши, если смотреть со стороны, больше не казались кипением черного варева, черных и белых тел там теперь было примерно поровну.

Запрещенные секты — дело притягательное, но опасное. Не в такой степени, как говорит официальная пропаганда, но все же опасное. И это доставляет дополнительный кайф, особое щекочущее чувство, придающее жизни терпкий пикантный вкус. Лайма полюбила этот вкус с тех самых пор, как одноклассник Мюллер научил ее получать наслаждение, нарушая порядок. Как они тогда обкидали говном мелкого гаденыша! И ничего им за это не было, потому что боги оценили и одобрили, так же и ведьминские пляски они одобряют, потому что нет от них плясок никакого вреда, а что в словесных формулах призывают темных богов — это все ерунда, словесного бреда хватает в любой религии, вон, митропоклонники тоже по жизни не верят, что надо вторую щеку подставлять, когда по первой ударили, но если спросишь ихнего попа, типа, правда ли, что он отвечает? Конечно, правда, говорит он, так ведь в писании написано. Тьфу на них, лицемеров!

Сейчас под Лайминой кроватью стоял волшебный артефакт, упакованный в фаянсовый горшок, очень похожий на ночной, из-за этого Лайма немного нервничала, но пока боги миловали, уже семь ночей прошло, а она ни разу не перепутала. И слава богам, а то Мтити предупреждала, что если потревожить артефакт досрочно, могут быть неприятности.

До последнего времени участие Лаймы в деятельности секты сводилось только к пляскам и оргиям. Но семь дней назад, в финале очередного шабаша, когда вино выпили, траву скурили, а от любви ноет все тело и больше невмоготу, Лайма решила выпить последний кубок на посошок, да и собираться, вот тогда Мтити и познакомила ее с Агатой.

Обычно раставедьмы молоды и красивы, потому что любовь играет в их обрядах важную роль, а с немолодой или некрасивой женщиной заниматься любовью противно, так что Лайма полагала, что по достижении определенного возраста черножопые ведьмы завязывают с растаманством и посвящают себя семье, как обычные женщины. Но теперь выяснилось, что она была неправа, не все ведьмы так поступают. Вот Агата, например, старуха старухой, волосы белые, как у рыбаков с Сельдяных островов, а лицо в морщинах, как печеное яблоко, жуть! Раньше Лайма никогда не видела черножопых старух, и слава богам, кто же знал, что они так уродливы!

Старуха осмотрела Лайму с ног до головы, как покупатель осматривает рабыню, и обратилась к Мтити надтреснутым старческим голосом:

— Это та самая телка?

— Да, госпожа Агата, — почтительно поклонилась Мтити. — Красива, умна и обладает силой.

Агата пошевелила челюстью, и ее лицо стало еще более морщинистым, хотя, казалось бы, больше некуда. Лайма заметила, что на подбородке старухи растут три длинных белых волоска. В дорогих детских книжках, тех, что с миниатюрами, старых ведьм рисуют на миниатюрах предельно страховидными, но куда тем ведьмам до этой твари! Птааг свидетель, она словно из ада выползла!

— Силой боги ее не обделили, это верно, — прошамкала Агата. — А вот насчет ума не погорячилась ли ты, дочь?

— Дочь? — удивилась Лайма. — Агата — твоя мать?

— Тебе виднее, великая мать, — сказала Мтити и поклонилась Агате еще раз, проигнорировав Лаймины вопросы. — Уповаю на твою мудрость и жду решения.

— Уповаешь — это правильно, — сказала Агата и перевела взгляд на Лайму. Впилась прямо в глаза своими маленькими буркалами с красными белками и карими радужками, и спросила: — Разве ты не отреклась от светлых богов, белая дочь?