Дмитрий Раскин - Судьба и другие аттракционы (сборник)

Этими нарочитыми «мистер» и «пан» управляющий подчеркивал, что всё — чудеса, аттракционы закончились, теперь повседневность.

— Я еще не прощаюсь, — кивнул Арбов Ветфельду и стал подниматься на второй этаж.

В коридоре остановился у комнаты Лидии, сам не зная зачем, постучал, понимая прекрасно, что не могла она просочиться в отель незамеченной, не через окно же, в конце концов. Постучал еще раз, нажал ладонью на дверь, нагнулся к замочной скважине, но ничего не увидел. Он не сразу понял.

Ключ торчал в двери изнутри!

Он закричал, начал ломиться в дверь, ломать ее, дверь не поддавалась.

На крик прибежали все. Высадили дверь, влетели в комнату. На кровати Лидия, в одежде, на спине, с закрытыми глазами. Рядом упаковка снотворного. Арбов схватил упаковку, она была пуста. Управляющий искал пульс на запястье у Лидии. Портье приложил два пальца к ее шее, но и так всё было ясно.

На прикроватной тумбочке почти пустой графин — лишь на донышке осталась вода — и вдвое сложенный лист бумаги, крупным почерком Лидии наискось: «Арбову».

У себя в номере Арбов развернул листок:

«Так получилось, что всё это время я оказывалась права. И когда боролась с Добром, и когда отказалась от борьбы. Когда выясняла правду о Ветфельде. Когда открыла ее ему. И когда раскаялась в том, что сделала с Ветфельдом.

Права, несмотря на всё низкое, злое, искреннее, истовое во мне. Кажется, этого я и добивалась от жизни: быть правой, олицетворять правоту и так далее. Я устала от правоты.

Я убила что-то в себе. Хотя, как ты знаешь, не так и много было чего там убивать.

Говоря сколько-нибудь литературным языком, „я не справилась со своими демонами“. Да и демоны такие мелкие у меня, перед людьми даже стыдно. (Видишь, пытаюсь что-то такое напоследок, знаю прекрасно, что ты не примешь за мужество, за самообладание… А мне и не надо ни твоей похвалы, ни самого мужества.) Ты скажешь: я же не спровоцировала катастрофы, никого не погубила: ни из людей, ни из инопланетян. Я сама говорила это себе сотню раз. Так что я знаю.

Мне даже кажется: если б и спровоцировала, если б и погубила — как-то всё же смогла жить с этим.

И Добро не попалось в мою ловушку. (Я преувеличила здесь свою роль, правда?) Просто само надорвалось.

То, что мы узнали здесь о самих себе, вообще о Реальности — ты скажешь, что и с этим всё-таки можно жить. Я, пожалуй что, соглашусь с тобой — можно. Но я устала.

Мне бы покоя. Лучше пусть он будет абсолютным.

P. S. Понимаю, что этот мой (чуть было не написала „поступок“)… то, что я сделаю сейчас, уже делаю — я уже приняла пять таблеток (оказалось, это не страшно), причинит новые страдания любящему нас инопланетному разуму, но мне его почему-то не жаль.

P.S. P.S. Пока таблетки не начали действовать.

Пусть у тебя всё будет хорошо, Сёма. Может быть, хоть тебе удастся когда-нибудь то, ради чего и стоило пройти через всё это здесь».

К Арбову постучали.

— Приехала полиция, — просунул голову в комнату портье. — Мы все должны дать показания.

— Да-да, конечно, сейчас спущусь.

Голова исчезла. Арбов сложил листок, вложил его в книжку, подумав немного, решил сразу убрать книжку в свою дорожную сумку. Вышел, запер комнату.

— Всегда такое чувство, когда они уезжают, — говорит портье.

Они с управляющим опять в своих креслах-качалках, с бокалами и в халатах.

— А когда умирают? — не сдержался управляющий.

— Вот так вот, — вздохнул портье. — Но все ее тесты ничего такого не предвещали. Извини, что я сейчас об этом.

— Люблю, когда отель пустует, — сказал управляющий. — Или когда это просто отель.

— Ты думаешь, на этот раз он будет долго простаивать?

Управляющий промолчал.

— А я вот давно уже думаю, — продолжил портье, — почему он вообще любит нас? Это его сущность такая — любить? Кто же против… Но он оказался сложнее собственной сущности. — Этот внезапный пафос вышедшего из своей роли.

— Именно поэтому он и любит, даже когда его сущность не выдерживает, а любовь терпит крах. — Как бы самому себе сказал управляющий.

— Можно спросить тебя? — тот, кто еще утром назывался портье, был серьезен.

— Попробуй.

— Зачем тебе всё это? Ну не ради же твоего противоестественного долголетия — зная тебя, я уверен, не из-за него. И не для того, чтобы понять нечто такое о человеке, бытии, жизни-смерти. Сейчас уже не ради. Всё, что мог, ты уже понял, а до чего не дотянулся за два с лишним века, за сколько-то там метаморфоз инопланетного разума — вряд ли уже дотянешься.