Герберт Уэллс - Когда спящий проснется

Несколько минут они молчали. Затем Избистер с любопытством спросил:

– А что, если он проспит еще много лет? – И, немного помедлив, сказал:

– Следует обсудить это. Вы понимаете, его состояние может перейти в другие руки.

– Поверьте, мистер Избистер, этот вопрос тревожит и меня самого. У меня, видите ли, нет таких родных, которым я мог бы передать опеку. Необычайное и прямо безвыходное положение.

– Да, – сказал Избистер, – здесь должна быть, так сказать, общественная опека, если только у нас таковая имеется.

– Мне кажется, что этим должно заняться какое-нибудь учреждение, юридически бессмертный опекун, если только он действительно может проснуться, как полагают иные доктора. Я, видите ли, уже справлялся об этом у некоторых наших общественных деятелей. Но пока еще ничего не сделано.

– Право, это недурная мысль – передать опеку какому-нибудь учреждению: Британскому музею, например, или же Королевской медицинской академии. Правда, это звучит несколько странно, но и случай ведь необыкновенный.

– Трудно уговорить их принять опеку.

– Вероятно, мешает бюрократизм.

– Отчасти.

Оба замолчали.

– Любопытное дело! – воскликнул Избистер. – А проценты все растут и растут.

– Конечно, – ответил Уорминг. – А курс все повышается…

– Да, я слышал, – сказал Избистер с гримасой. – Что же, тем лучше для него.

– Если только он проснется.

– Если только он проснется, – повторил Избистер. – А не замечаете вы, как заострился его нос и как опущены теперь у него веки?

– Я не думаю, чтобы он когда-нибудь проснулся, – сказал Уорминг, присмотревшись к спящему.

– Собственно, я так и не знаю, – проговорил Избистер, – что вызвало эту летаргию. Правда, он говорил мне что-то о переутомлении. Я часто об этом думал.

– Это был человек весьма одаренный, но чересчур нервный и беспорядочный. У него было немало неприятностей – развод с женой. Я думаю, что он бросился с таким ожесточением в политику, чтобы позабыть свое горе. Это был фанатик-радикал, типичный социалист, либерал, передовой человек. Энергичный, страстный, необузданный. Надорвался в полемике, вот и все! Я помню памфлет, который он написал, – любопытное произведение. Причудливое, безумное! Между прочим, там было несколько пророчеств. Одни из них не оправдались, но другие – совершившийся факт. Вообще же, читая его, начинаешь понимать, как много в этом мире неожиданного. Да, многому придется ему учиться и переучиваться заново, если он проснется. Если только он когда-нибудь проснется…

– Чего бы я только не дал, – заявил Избистер, – чтобы услышать, что он скажет, увидев такие перемены кругом.

– И я тоже, – подхватил Уорминг. – Да! И мне бы очень хотелось. Но, увы, – прибавил он грустно, – мне не придется увидеть его пробуждения.

Он стоял, задумчиво глядя на восковую фигуру.

– Он никогда не проснется, – произнес он, вздохнув. – Он никогда не проснется.

Но Уорминг ошибся. Пробуждение наступило.

Как чудесно и сложно такое, казалось бы, простое явление, как сознание! Кто может проследить его возрождение, когда мы утром просыпаемся от сна, прилив и слияние разнообразных сплетающихся ощущений, первое смутное движение души – переход от бессознательного к подсознательному и от подсознательного к первым проблескам мысли, пока, наконец, мы снова не познаем самих себя? То, что случается с каждым из нас утром, при пробуждении, случилось и с Грэхэмом, когда кончился его летаргический сон. Тьма постепенно стала рассеиваться, и он смутно почувствовал, что жив, но лежит где-то, слабый, беспомощный.

Этот переход от небытия к бытию, по-видимому, совершается скачками, проходит различные стадии. Чудовищные тени, некогда бывшие ужасной действительностью, странные образы, причудливые сцены, словно из жизни на другой планете. Какие-то смутные отголоски, чье-то имя – он даже не мог бы сказать, чье; возвратилось странное, давно забытое ощущение вен и мускулов, безнадежная борьба, борьба человека, готового погрузиться во мрак. Затем появилась целая панорама ярких колеблющихся картин.

Грэхэм чувствовал, что его глаза открыты и он видит нечто необычное. Что-то белое, край, по-видимому, какой-то белой рамы. Он медленно повернул голову, следя взглядом за контуром предмета. Контур уходил вверх, исчезая из глаз. Грэхэм силился понять, где он находится, Значит ли это, что он болен? Он находился в состоянии умственной депрессии. Ощущал какую-то беспричинную, смутную тоску человека, проснувшегося до рассвета. Ему послышался неясный шепот и звук быстро удаляющихся шагов.