Роберт Силверберг: Сын человеческий

Клей безутешен. Он снова меняет свою структуру и опускается на поверхность Сатурна в облаке снежинок. Сочувствующий Хенмер изгибается, окружая планету, извивается, меняет цвет, вспыхивает золотыми огоньками, поворачивается под разными углами.

– Нет, – говорит Клей. – Я тебе благодарен, но это не то.

И они устремляются дальше к Урану, к Нептуну, к морозному Плутону.

– Это сделали не мы, – говорит Хенмер, – но мы никогда не думали, что кого-то это так расстроит.

Плутон скучен. Кружась над ним, Клей видит пять кузенов Хенмера, бродящих в обширном пространстве, летящих из никуда в никуда. Он вопросительно смотрит на Вселенную. Проксион? Ригель? Бетельгейзе?

– В другой раз, – бормочет Хенмер.

Они возвращаются на Землю. Приземляются. Он снова оказывается в своей оболочке. Он лежит на ровном поле с короткой сине-зеленой травкой, над ним нависает гигантский треугольный монолит с вершиной, похожей на вилку, сквозь зубцы которой изливается бурлящая река и падает с высоты сотен, а может и тысяч футов громады ониксовой плиты в круглый бассейн. Он дрожит.

Путешествие истощило его силы. Немного отдохнув, он садится; сжимает щеки ладонями и глубоко вздыхает. Мир стремительно вращается. Его юпитерианская радость борется с печалью об утраченных кольцах Сатурна. Меркурий.

Возлюбленные старые континенты, родная карта, проколотые иглами времени.

Воздух влажен и прозрачен, он слышит далекую музыку. Хенмер стоит на краю бассейна в раздумье.

Или это не Хенмер? Когда он обернулся, Клей заметил разницу. На гладкой, словно восковой грудной клетке возникли две груди. Маленькие, как у только что повзрослевшей девушки. Их венчали крошечные розовые соски.

Бедра Хенмера стали шире. Вертикальный кармашек у основания живота сузился в щель. Полусфера мошонки под ним исчезла. Это не Хенмер. Это женщина рода Хенмера.

– Я – Хенмер, – говорит она Клею.

– Хенмер был мужчиной.

– Хенмер и есть мужчина. Я – Хенмер.

Она идет к Клею. Походка ее тоже не хенмеровская: вместо его свободного переливания, более органичное движение, такое же жидкое, но не такое гибкое. Она говорит:

– Мое тело изменилось, но я Хенмер. Я тебя люблю. Давай отметим наше совместное путешествие? Это – обычай.

– А другой Хенмер ушел навсегда?

– Ничто не уходит навсегда. Все возвращается.

Меркурий. Кольца Сатурна. Стамбул. Рим.

Клей цепенеет. Он молчит миллион лет.

– Будешь праздновать со мной?

– Как?

– Единением тел.

– Секс, – произносит Клей. – Значит он не устарел.

Хенмер мило улыбается. Она мгновенно простирается на земле. Растения вокруг вздыхают, дрожат и раскачиваются. На их вершинах открываются отверстия, и в воздух взлетают переливчатые капельки. Распространяется нежный аромат. Он возбуждает желание: Клей остро сознает жесткость своего члена. Хенмер сгибает колени. Она раздвигает бедра, и он изучает ожидающие ворота между ними.

– Да, – шепчет она.

В совершенном изумлении он накрывает ее тело своим. Ладони его, скользнув вниз, сжимают ее прохладные ровные шелковые ягодицы. Хенмер краснеет; ее прозрачные веки стали молочными, так что алый блеск глаз затуманился; когда его скользнувшая вверх рука начинает ласкать ее грудь, он чувствует, как твердеют ее соски и потрясается чудом неизменности определенных вещей. Человечество за минуту облетает солнечную систему, птицы разговаривают, растения участвуют в человеческих наслаждениях, континенты смешиваются, Вселенная – буря великолепных красок и чарующих запахов, – и все же в этом золотом, кремовом и лиловом чуде усовершенствованного мира происходит старое, как сам мир, действо. Оно кажется таким неподходящим. С подавленным криком он входит в нее и начинает двигаться – быстрый поршень во влажной камере, – и ему вовсе не кажется странным, что скоро его покидает чувство утраты, которое было с ним с тех пор, как он проснулся. Он кончает с такой быстротой, что это его потрясает, но она напевает тихую песню, и он быстро готов снова и, не смущаясь, они продолжают. Ноги ее обвивают его. Ее таз вибрирует. Она стонет. Она шепчет. Она поет. Он выбирает момент и разрешается еще раз, вызывая в ней бурю ощущений, во время которой ее кожа проходит ряд изменений, она становится то шершавой и щетинистой, то гладкой, как жидкость, то покрывается волнами и, наконец, возвращается к первоначальному положению. В минуту после экстаза он вспоминает про луну.

Луна! Где она была, когда они с Хенмером прорезали Космос? Луны там не было. Луны больше нет. Как он мог забыть поискать ее?