Константин Бояндин - Этап

– Вот и мы так считаем, – согласился Николаев. – Мы просто жили. И делали то, что могли, для всех остальных людей.

– Я работу нашла, – торжественно объявила Мария вечером второго дня после того полнолуния, когда не состоялся конец света. – Вот так вот! Завидуйте! – и показала остальным «нос».

Дарья рассмеялась, держа Николаева за руку – вместе вышли встречать Марию.

– И что за работа? – поинтересовался Николаев.

– Психолог, – ответила Мария с довольным видом. – Успокаиваю, помогаю разобраться в себе, все такое. Сегодня у меня первые два клиента, – она помахала в воздухе стопкой банкнот. – Учитесь, как надо! Маша умеет не только менять пеленки и мыть пол.

– Здорово! – Дарья обрадовалась. – Я же говорила, что никакая ты не дура. Сама видишь, да?

– Вижу, – и Мария обняла ее. – А теперь отпразднуем. Даша, ни слова! Я выпью ровно одну рюмочку. Так надо, чтобы удача осталась, надо «обмыть», пусть и маленько.

Дарья вздохнула.

– Хорошо, – согласилась она. – Но каждый день мы ловить удачу не будем, ясно? «Обмывай» так, чтобы не ушла!

– Я сегодня маму с папой видела, – неожиданно сообщила Мария вечером того же дня, после того, как обмыли ее новую работу. – Представляешь? Уже все видели кого-то из родных. Ну, знакомых людей, живых или нет. Одна я такая везучая, никого не видела. Даже злилась – я что, на самом деле всеми обиженная? Почему все не как у людей? А сегодня встретила их. Шла из этого центра психологической помощи, и увидела. В ресторане. Сидят за столиком, мрачные. Только мама иногда улыбается. И постарели оба, сразу увидела. Я даже думать не стала, сразу туда зашла.

...Они оба поднялись из-за столика, когда Мария сняла солнечные очки и кепку-бейсболку. Оглянулись, поднялись и замерли так, взяв друг друга за руку. Смотрели на нее и молчали.

– Мама, папа, – Мария старалась не расплакаться. – Не пугайтесь, ладно? Это я.

Они сели, молча – смотрели на нее, и слова не могли вымолвить. Мария протянула руку, положила ее на стол перед родителями. Ее мама решилась первой – прикоснулась, потом схватила... и разрыдалась. Отец Марии обнял супругу, прижал к себе, видно было – и ему хочется расплакаться. И не может.

– ...Мы долго сидели, – Мария причесывала волосы, глядя в зеркало, иногда ловила там взгляд Николаева. – Они все поверить не могли. Рассказала им кое-что такое, что только я знать могла. Попросила, чтобы не делали тому трактористу ничего, чтобы тоже простили его. Хорошо поговорили, там мы с ними никогда не могли поговорить толком, все у них были другие заботы, а Маша пусть сама по себе, не до нее.

– Что с ними стало? – поинтересовался Николаев, уже зная ответ.

– Что всегда, – улыбнулась Мария, – исчезли. Им стало лучше, я видела. На самом деле стало. И я поняла, – Мария закрыла глаза, – что они на самом деле меня любят. Все еще любят, и мертвой не считают, – она придвинулась к Николаеву, уткнулась ему в плечо. Он ощутил, как горячая капля упала на кожу и потекла вниз.

– Все хорошо, – Мария казалась спокойной, как никогда. – Это от радости. Здорово, да? Теперь я знаю, что меня и там на самом деле любят, и здесь.

Она все-таки заплакала. Но Николаев просто прижал ее к себе, осторожно, и дождался, когда слезы уйдут.

Если бы не концы света и не странности «вырожденной реальности», Николаеву было бы проще представить, что он действительно куда-то уехал. И обратно – уже не вернуться. Федор с коллегами из других стран построил очень убедительную теорию. И все там было более или менее объяснено, кроме зеркал и того места, куда все уходили.

Бартоломью учился. Учился с большим энтузиазмом. Первые два дня Мария и Дарья брали его с Федором на экскурсии по здешнему Томску. Американец, перенесшийся на пятьдесят лет вперед, пребывал в состоянии эйфории, радовался всему с детской непосредственностью. Может, поэтому почти сразу же сдружился с Дарьей. И – он упорно учился обращаться с компьютерами, а Дарья оказалась очень спокойным и хорошим учителем.

Так и жили. Бартоломью учился говорить по-русски, остальные учили английский. Историю свою Бартоломью рассказал охотно. Он родом из квакерской семьи, но строгость нравов была не про него. Он с самого детства мечтал стать музыкантом, чему родители, мягко говоря, рады бы не были. В конечном счете Бартоломью ушел искать счастья в большой город. Работал, где мог; учился, лез из кожи – и не скатывался на дно. В день, когда попал под автомобиль, он воплотил свою мечту – впервые исполнил на флейте несколько им самим написанных пьес. Пусть слушателей было не слишком много, Бартоломью впервые понял и почувствовал, что такое – добиться того, о чем мечтал всю жизнь. Вся жизнь открывалась перед ним, и Солнце светило по-другому, и он шагнул на асфальт, не думая ни о чем, кроме нового концерта...